рефераты курсовые

Рефераты

рефераты   Главная
рефераты  Логика
рефераты  Логистика
рефераты  Маркетинг
рефераты  Масс-медиа и реклама
рефераты  Производство и технологии
рефераты  Психология
рефераты  Разное
рефераты  Религия и мифология
рефераты  Начертательная геометрия
рефераты  Не сортированные
рефераты  Оккультизм и уфология
рефераты  История экономических
      учений
рефераты  Макроэкономика
      экономическая
рефераты  Без категории
рефераты  Искусство и культура
рефераты  Исторические личности
 
 
 

Реферат: Пятилетка пышных похорон

Реферат: Пятилетка пышных похорон

Гуманитарно-правовой лицей Реферат: Пятилетка пышных похорон РЕФЕРАТ

Реферат: Пятилетка пышных похорон

Реферат: Пятилетка пышных похорон
Реферат: Пятилетка пышных похорон
Реферат: Пятилетка пышных похорон

Руководитель:

А.Г. Грязнухин

Выполнил:

А.А. Тихонов

КРАСНОЯРСК 1999

Содержание С.

ВВЕДЕНИЕ .......................... 3 - 6

Глава I. ЛЕОНИД ИЛЬИЧ БРЕЖНЕВ

§ 1.1 Путь наверх .................... 7 - 12 § 1.2 Чехословакия, Афганистан ............... 12 - 22 § 1.3 Провозвестник крушения Системы .......... 22 - 28 Глава II. ЮРИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ АНДРОПОВ § 2.1 Пятнадцать лет – шеф КГБ ............... 29 - 33 § 2.2 Пятнадцать месяцев – лидер КПСС .......... 33 - 45 § 2.3 Руководство из больницы ............... 45 - 48 Глава III . КОНСТАНТИН УСТИНОВИЧ ЧЕРНЕНКО § 3.1 Чиновник партии .................. 49 - 53 § 3.2 Фаворит Брежнева ................. 53 - 56 § 3.3 Тринадцать месяцев – лидер КПСС ........... 56 - 71 Список использованной литературы ................ 72 - 73 ВВЕДЕНИЕ Тема моего реферата «Пятилетка пышных похорон». Пятилеткой пышных похорон в истории России принято считать период времени с 1982 года по 1985. Пятилеткой пышных похорон называют не только то время, когда хоронили лидеров КПСС, но и начало похорон огромной, великой страны СССР. Именно в эти годы можно было пронаблюдать вырождение системы, которое стало находить своё выражение не только в углубляющемся кризисе экономики, архаизме политического строя, циничном контроле над духовной сферой, но и в приходе на самые высшие посты людей, с которыми общество абсолютно не могло связывать каких-либо надежд. Так, долгое, практически двадцатилетнее правление Брежнева, внешне почти безмятежно-застойное, но глубоко консервативное, неумолимо приближало систему к тотальному кри­зису. Этот кризис пока удавалось локализовать с помощью систематического проматывания и распродажи страной колоссальных объемов газа, нефти, золота, других при­родных богатств, но это не могло продолжаться бесконечно. Спасти систему можно было только продуманными, последовательными переменами карди­нального реформистского порядка. Так мы думаем сей­час, но это проще, чем находить верные решения в годы углубления кризиса. Тем более что эти решения могла принимать лишь небольшая группа людей на вершине номенкла­турного холма по имени КПСС. Но там принимать эти решения было некому... Брежнев останется в памяти людей пространства, именуемого когда-то СССР, как слабый, посредственный человек, который почему-то исполнял обязанности главы государства, Верховного Главнокомандующего, лидера единственной партии. Образ Брежнева — это не только провозвестник кру­шения Системы, но и символ заката большевистской вла­сти, к которой люди, в своей основе, давно стали равно­душны. Страха такая власть теперь уже не вызывала. Уважения — тоже. После смерти Брежнева закончился самый «спокойный» пери­од советской истории. Страна стояла на пороге драматических перемен. Когда умер Брежнев, то его соратники сразу стали делить опустевшее кресло генсека. На это место претендовали 2 человека: Ю.В. Андропов и К.У. Черненко. Но у Андропова были преимущества: начиная с 1982 года он выполнял функции секретаря по идеологии Суслова, скончавшегося в начале года. Плюс к этому его поддерживала армия в министра обороны мар­шала Устинова и, конечно, на его стороне был всесильный КГБ. Анд­ропов стал председателем Комиссии по организации похо­рон Брежнева. А это, по большевистской традиции, очень многое значило. Став генсеком, Ю.В. Андропов, строил свою политику, свое поведение исходя из собственных корректировок относительно дей­ствий предшественника. Он должен был обязательно сделать что-то новое, оригинальное, заметное, что даст на­дежду людям. Тем более что основная масса советских людей устала от брежневской «стабильности» и очень хо­тела увидеть в новом вожде подлинного защитника ее интересов. Великая страна всегда должна иметь грандиозные за­мыслы и привлекательные идеалы. Достойных, реальных замыслов уже давно не было, а идеалы сильно потускне­ли. Но Андропов сделал отчаянную попытку вдохнуть новую жизнь в одеревеневшую политику. Он решил в качестве «главного звена» преодоления тотального кризиса общества взять «ленинские идеи» о дисциплине, порядке, организованности. Для мно­гих бюрократов, партийных руководителей, да и простых людей, этот курс казался действительно спасительным и единственно верным. Но жизнь скоро показа­ла, что припадание к идеологическому алтарю, даже если он «ленинский», уже не могло решить реальных проблем больной системы. Андропов, не будучи экономистом и хозяйственником, осторожно подходил к вопросам каких-либо реформ в промышленности и сельском хозяйстве. Так, он не согла­сился с подготовленным постановлением ЦК о расшире­нии прав предприятий. Но в то же время Андропов быстро согласился с предложением экономистов в ЦК о развитии бригадной формы организа­ции труда. Генеральный секретарь видел низкую эф­фективность советской экономики, понимал, что нужно включить в производственный процесс личный интерес людей, однако продолжал действовать крайне осторожно. Так же осторожен был Андропов и в политической сфере. Становилось все труднее игнорировать критику о крайней недемократичности выборов. Аргумент о том, что у нас лишь «одна партия», которая выражает интересы всего народа, а посему в бюллетене лишь один кандидат, проходил уже не так гладко. Неожиданно для членов политбюро в октя­бре 1983 года больной Андропов направил записку, в ко­торой предложил рассмотреть возможность расширения некоторых «демократических процедур» на предстоящих выборах в Верховный Совет СССР. Фактически генсек посоветовал «не за­мыкаться на должностном принципе при выдвижении кан­дидатов». Депутатами были: члены политбюро и секрета­ри ЦК, министры, секретари республиканских и област­ных комитетов партии, директора крупных комбинатов, фабрик, командующие военными округами, секретари союзов писателей, композиторов, художников и т.д. Верхов­ный Совет для антуража разбавляли некоторым количе­ством рабочих, колхозников, врачей, учителей и т.д. Все расписывалось заранее, по су­ти, Верховный Совет СССР задолго до «выборов» форми­ровался на Старой площади в комплексе зданий ЦК. Конечно, «нововведения» Андропова не затрагивали основ по­стыдной системы «выборов», но означали, что руководст­во начало размышлять, как придать большую респектабельность советским институтам власти. Таким был Андропов: осторожным, осмотрительным, «бдительным» во всех экономических, социальных, политических и идеологических вопросах. Некоторые его шаги, направленные на «улучшение» различ­ных сфер жизни общества, были фактически бюрократи­ческой имитацией движения и поиска. Ортодоксальность мышления не позволяла главе партии и государства ре­шиться на кардинальное реформирование системы. Этого генсек просто не мог допустить. Из всех «главных» лидеров СССР за всю ее историю К.У. Черненко меньше всех находился на высшем пике власти, всего 13 месяцев. Это были месяцы тусклого без­временья. Обществом овладело чувство апатии, политического равнодушия, какого-то смутного ожидания, а по­рой и нескрываемого интеллектуального смятения. Внешне почти ничего не изменилось. Награждали «победителей» соцсоревнования, стояли на улицах длинные очереди около полупустых магазинов, проводились многолюдные и многочасовые собрания партийных активов; переполненные электрички из ближнего и дальнего Под­московья везли в столицу граждан «развитого социалис­тического общества», надеявшихся хоть что-то купить там; милицией наглухо перекрывалось движение на ули­цах, когда длинные черные лимузины выс­шего руководства после рабочего дня отвозили «непри­касаемых» в загородные подмосковные особ­няки... Пульс страны бился вяло и как-то обречено. Будучи глубоко больным и не мобильным Черненко «компенсировал» свою вынужденную по­литическую оседлость довольно бурной деятельностью по приему крупных зарубежных лидеров, известных между­народных общественных деятелей, послов. ТАБЛИЦА Разу­меется, в протоколах политбюро обязательно было отмечено: «Итоги беседы Генерального секретаря с таким-то одоб­рены». Хотя что одобрять? За свое короткое «генсекство» Черненко смог провес­ти на удивление немало встреч с зарубежными деятелями. Ему нравилось мелькать на телеэкранах и в заголовках газет. Едва ли он думал об истинном значении этих «встреч». На них Черненко не поднял ни одной крупной международной проблемы, не добился прорыва ни в одной из областей, не заставил мир говорить о некоей новой «инициативе Советов». Больной и быстро стареющий человек, полностью износивший се­бя, как старый мундир, в чиновничьем рвении был спосо­бен лишь «озвучить» в беседах 3-4 страницы мидовского текста, вы­слушать ответный спич и после этого, сказав две-три де­журные фразы, заглянув опять-таки в «материал для бе­седы», немощно пожать руку «собеседнику». Таковы бы­ли «беседы» без бесед. За короткий исторический миг, что пробыл на вершине властного холма Черненко, политбюро все же коснулось серьезного вопроса об атомной энергетике. Именно коснулось. Ученые и специалисты в своих докладах к заседанию политбюро привлекали внимание высших руководителей партии и страны к тому, что имеются серьезные просчеты в проектировании АЭС, особенно это касается ядерной, радиационной и пожарной безопасности. То были проро­ческие, серьезные сигналы, однако плохо услышанные. В постановлении, принятом политбюро, министры Ве­личко В. М., Майорец А. И., Шкабардня М. С. «обязыва­лись устранить серьезные недостатки». Казенное решение инициировало и казенное к нему отношение. Ядерная опасность, напомнившая вскоре о себе смертельным дыханием Чернобыля, не была прочувство­вана высшими руководителями ни на рациональном, ни на эмоциональном уровнях. Канун перестройки, совпавший с «правлени­ем» Черненко, это не только временное понятие. Самые первые токи, движения, ощущения, предчувствия гряду­щих перемен появились именно в 1984 году. Но благодаря не Черненко, а той атмосфере, где уже рождались некото­рые идеи перестройки. Разговоры (именно разговоры) о «совершенствова­нии», возможно, появились и потому, что убогое, бесцвет­ное, бесперспективное, мертвящее партийное «правле­ние» при Черненко стало особо рельефно зримым. Старцы из политбюро уходили один за другим. Так, в январе 1982 г. умер «серый кардинал» ЦК Суслов, в декабре 1984 г. – министр обороны Устинов. Далеко идущие последствия имела кадровая политика. В короткое время было смещено 18 союзных министров, 37 первых секретарей обкомов. Новая «команда» собиралась из самых разных мест: Н.И. Рыжков – с Урала, Е.К. Лигачев – из Сибири, В.И. Воротников – из Воронежа, М.С. Горбачев – из Ставрополья. Эти люди, разные по жизненному опыту, взглядам на обновление экономики, принесли с собой в Москву реальные знания местных экономических и социальных проблем. Все больше людей чувствовало, что страна подошла к внешне невидимому рубежу, за которым возможны же­ланные перемены. Трудностей, да и грехов у нас, наверное, много. Л.И. Брежнев, 18 марта 1975 г. Глава I. ЛЕОНИД ИЛЬИЧ БРЕЖНЕВ § 1.1 Путь наверх До 1938 года молодой Брежнев был, по сути, работни­ком «перекати-поле». Сколько он сменил мест жительст­ва и работы! Создавалось впечатление, что этот человек все время что-то искал, перебирал, определялся. Долго не мог найти себя, пока не «сел» на партийную работу Да­вайте наберемся терпения и прочтем скупые строки, зане­сенные дотошными кадровиками в дело будущего генсека. Некоторые его перемещения смахивают на ребус. — В 1921 году — рабочий маслобойного завода в Кур­ске. — В 1923 году — ученик слесаря, г. Каменск — В 1927 году — окончил Курский землеустроительньй техникум. — В 1926 году — находится в Орше, на практике. — В 1927—1928 годах — переезжает в Свердловск и работает заместителем окружного земельного уполномоченного. — В 1929—1930 годах — заместитель председателя Бисерского РИКА Свердловской области. — В 1930 году — заместитель заведующего окружного землеуправления в Свердловске. — В 1930—1931 годах — студент института сельхозма­шин им. Калинина в Москве. — В 1931—1932 годах — председатель профкома ин­ститута имени Арсеничева в г. Днепродзержинске. — В 1932-1933 годах — секретарь парткома институ­та им. Арсеничева в г. Днепродзержинске. — В 1933—1935 годах — директор металлургического техникума. — В 1935 году — окончил Каменский металлургичес­кий институт (заочно). — В 1935 году — начальник смены силового цеха заво­да им. Дзержинского. — В 1935 году — курсант танковой школы в Чите. — В 1935 году — политрук танковой роты 14 мех. кор­пуса ДВК. — В 1936—1937 годах — директор металлургического техникума в г. Днепродзержинске. — В 1937—1938 годах — заместитель председателя горсовета. — В 1938 году — заведующий торготделом Днепропет­ровского обкома КП(б)У... Наконец Брежнев добрался до «настоящей» партийной работы, которая, как он напишет в свое время, его «вто­рая жизнь». Заводская, сельская, учебная, военная, профсоюзная, советская сферы деятельности... Кажется, все перепробо­вал молодой коммунист Леонид Брежнев, пока в итоге его не заметил первый секретарь Днепродзержинского гор­кома партии К.С. Грушевой. Вообще Леонид Ильич Брежнев всегда был «везунчиком»: в обкомовские апарта­менты попал благодаря знакомству с Грушевым; удачно прошел в 1934 году партийную проверку, ни разу не был не только арестован, но и не попадал под подозрение; без единого ранения прошел Отечественную войну; был заме­чен самим Сталиным и в 1952 году вошел в состав Прези­диума ЦК КПСС. И хотя после смерти вождя сразу же вылетел оттуда, но не затерялся, не исчез в безликой мас­се партийных функционеров. Жизнь благоволила этому статному, красивому, чернобровому мужчине не в послед­нюю очередь и из-за его благожелательного характера: покладистого, компромиссного, незлобивого, общитель­ного. *** О боевом пути бригадного комиссара, затем полковника и генерал-майора так много написано! Он начал свою фронтовую службу в качестве заместителя начальника политуправления Южного фронта. Ни об одной армии, а их на фронте были десятки, не сказано так много и по­дробно, как о 18-й армии, где Брежнев с 1943 года был на­чальником политотдела. Об участии Леонида Ильича в войне сказал и он сам в своей «знаменитой» 48-страничной брошюрке «Малая земля», которую, конечно, все на­зывали «книгой». Все знали, что Брежнев неспособен на­чертать даже грамотной резолюции, а тут — «книга»... Большую часть войны Бреж­нев прошел в должности начальника политотдела 18-й ар­мии. Особых отличий не имел. Правда, в «Малой земле» приводится эпизод, когда Брежнев лично лег к пулемету и вел огонь по атакующим фашистам. Писатель Сахнин, как бы читая то, что думал тогда начальник политотдела живописал: «Только одна мысль владела всем существом: остановить». Но очевидцев этого солдатского подвига Брежнева так и не нашлось... Начальник политотдела армии благополучно дошел с войсками до конца войны, став генерал-майором и заработав четыре ордена. После окончания Великой Отечественной Брежнев был назначен начальником политуправ­ления 4-го Украинского фронта, который вскоре преоб­разовали в Прикарпатский военный округ. Предметом особой гордости генерал-майора явилось его участие в памятном Параде Победы на Красной пло­щади 24 июня 1945 года в составе сводного полка 4-го Ук­раинского фронта. Впрочем, этим и следовало гордиться. Будучи уже генсеком, Брежнев был избран делегатом на партийную конференцию Московского военного округа. В анкете на вопрос: военное образование? — Брежнев с гордостью написал — «фронтовое». *** После войны Брежнев стремительно пошел вверх: уже в августе 1946 года он выдвигается на должность первого секретаря Запорожского обкома КП (б) Украины, а в но­ябре 1947 года становится первым секретарем Днепропетровского обкома партии. Хотя считалось, что секрета­рей «избирали», в действительности их «предлагали» вы­шестоящие партийные органы, и пленумы дружно, обыч­но «единогласно», поддерживали волю верхов. В обоих случаях инициатива «избрания» Брежнева первым лицом одной, а затем и другой области исходила от Н . С. Хруще­ва, а конкретно на заседаниях «озвучивал» эту волю сек­ретарь ЦК КП(б)У Л. Г. Мельников. В июле 1950 года Брежнева неожиданно вызвали в Москву. На Старой площади ему объявили, что секретарь ЦК ВКП(б) Н.С. Хрущев рекомендует его первым секре­тарем ЦК КП (б) Молдавии. Брежнев на первых порах активно занялся в Молдавии как сельским хозяйством, так и промышленностью, не за­бывая и про идеологию. Выступая осенью 1950 года на со­вещании секретарей райкомов, Брежнев, памятуя про указания Маленкова в ЦК, особенно напирал: «Дальней­шее организационно-хозяйственное укрепление колхозов требует еще более решительной борьбы с остатками ку­лачества и буржуазных националистов путем улучшения работы наших органов (имеется в виду НКВД). Надо еще сильнее возбудить ненависть трудящихся про­тив злейших врагов народа — кулачества и буржуазных националистов». Крупной вехой в жизни Брежнева и его движении на­верх стал XIX съезд партии, который вопреки уставу не собирался целых 13 лет. Это был последний съезд в жиз­ни Сталина. Накануне главного форума коммунистов пер­вого секретаря молдавской парторганизации предупреди­ли, что он будет выступать на съезде. Почти за месяц до его открытия, 5 октября 1952 года, Брежнев представил в Москву проект своего выступления, над которым долго сидел отдел пропаганды в Кишиневе. На Старой площади отредактировали и «довернули» выступление Брежнева. На четвертый день работы съезда Брежневу предоста­вили слово. Речь кишиневского руководителя была под стать другим выступлениям: славословия в адрес вождя, рассказ о достижениях, снова панегирики Сталину... Но вождь, похоже, заметил Брежнева, ибо на организацион­ном пленуме ЦК сам Сталин, предлагая состав Президиу­ма ЦК (так стало называться политбюро), неожиданно для Леонида Ильича назвал фамилию Брежнева, как че­ловека, которого он рекомендует секретарем Централь­ного Комитета и кандидатом в члены Президиума... Бреж­нев был потрясен! Самое большее, на что он мог рассчи­тывать, — войти в состав ЦК КПСС... А здесь — прямо в «штаб ленинско- сталинской партии». Однако через пять месяцев после съезда умирает Ста­лин. Его старые соратники тут же «сократили» более чем наполовину состав Президиума, предложенный Стали­ным. Брежнев еще не успел осмотреться, оглядеться, при­житься в Москве, ни разу не побывал на личной беседе у вождя и... такое нежелательное развитие событий. Полтора года он вновь номинально отдал военной партполитработе, постоянно, но осторожно напоминая о себе Старой площади. Он хотел, и не скрывал этого, вернуться на партийную работу в одну из республиканских организа­ций. Побыв первьм секретарем обкома, первым секрета­рем в Молдавии, Брежнев почувствовал, сколь абсолютна власть этих людей со всевозможными благами и привилегиями. Главное, работая на высоком посту в провинции, не «прохлопать» очередное указание Москвы и «дать» план хлебозаготовок и всего другого, что предписывалось, а еще лучше и сверх плана. В январе 1954 года Брежнева вызвали в ЦК. И вновь сначала побывал у Маленкова, а затем у Хрущева. Пред­ложили послать в Казахстан вторым секретарем ЦК Ком­партии республики. «Вам поручается возглавить государ­ственное дело по дальнейшему подъему целины», — за­явил Хрущев. Брежнев без колебаний согласился, хотя его согласия и не спрашивали. Тем более «первым» туда посылался П.К. Пономаренко, которого Брежнев хорошо знал. В Алма-Ате по приезде новых назначенцев закипела работа по масштабному поднятию целинных земель. К этому времени состоялся пленум ЦК КПСС, принявший постановление «О дальнейшем увеличении производства зерна в стране и об освоении целинных и залежных зе­мель». Президиум ЦК рассчитывал в результате сверхусилий страны в течение двух лет поднять и освоить 10 - 15 миллионов гектаров целинных просторов и таким об­разом решить зерновую проблему в стране. В своей бро­шюрке «Целина» (впрочем, писал ее способный журналист Александр Мурзин) Брежнев сообщает, что «пред­стояло распахать площадь, превышающую размеры всей Англии». И несмотря на то, что личное «курирование» целинной операции возложил на себя Хрущев, у Брежне­ва в его книжке не нашлось доброго слова о своем патро­не. Хотя именно Хрущев в марте 1955 года, отправив Пономаренко послом в Польшу, предложил Брежнева на пост первого секретаря Казахстана. Вновь по рекомендации Хрущева Брежнев получает повышение: в феврале 1956 года становится кандидатом в члены Президиума Центрального Комитета партии и секретарем ЦК. Теперь Брежнев со Старой пло­щади, цитадели и «штаба» КПСС, не уедет никуда до са­мых своих похорон. Еще в те годы многие политики и хозяйственники, встречавшиеся с Брежневым, удивлялись: как человек столь посредственных способностей, ограниченного кру­гозора поднялся так высоко? Действительно, статный, красивый, радушный и благожелательный, Брежнев был малообразованным человеком. В своих рабочих записях, резолюциях, пометах он делал множество ошибок (обесзкуражить, Бон (вместо Бонн), хокей, Ново Сибирск, Веньгрия , Дюсендорф, Чаушестку, Шерванадзе, Кисенджер и т.д. и т.п.). В своих выступлениях Брежнев как только отрывался от текста, все слышали речь малограмотного человека, но довольно живую и житейскую. В его многочисленных записях трудно найти какие-то глубокие идеи, обобщения, новации. И все же, почему Брежнев рос, делал карьеру, подни­мался все выше и выше? Дело в том, что в политике, которая редко бывает мо­ральной, чистой, одна из форм компромисса — согласить­ся с выдвижением явной посредственности, чьи слабости пытаются использовать противостоящие или оппонирую­щие друг другу силы. Политически бесцветный человек может оказаться нужным сразу многим: в одном случае как переходная, временная фигура (так думали вначале и о Брежневе), как форма межличностного согласия, как фигура, которую используют в качестве марионетки. К слову сказать, в конце своей жизни Брежнев, которого славили на каждом официальном углу и одновременно рассказывали о нем бесчисленные анекдоты почти на каждой кухне, превра­тился именно в марионетку. Такие влиятельные члены политбюро, как М. А. Суслов, Ю. В. Андропов, Д. Ф. Усти­нов, К. У. Черненко, В. В. Гришин, Н . А. Тихонов, А. А. Громыко, «крутили» Брежневым как хотели. Сла­бость характера, физическая немощь, интеллектуальная серость делали Брежнева весьма удобным предметом — символом всесоюзного руководителя, решения которого, однако, готовились другими. Чем выше поднимался Брежнев на Олимп власти, тем заметнее она выскальзывала из его рук. Но выпасть не могла, ибо ею фактически распоряжались его ближайшие соратники: Андропов и Черненко. Тоталитарная система может функционировать и без персонального диктатора. Итак, 16 октября 1964 года Леонид Ильич занял высший пост партии, а значит, и государства. После хрущевской оттепели наступила долгая брежневская консервативная зима. § 1.2 Чехословакия, Афганистан Период от чехославатских событий 1968 года (в начале «правления» Брежнева) до вторжения в Афга­нистан в 1979 году (на излете карьеры генсека), то это было самое спокойное десятилетие в советской истории. И хотя впоследствии этот исторический отрезок пути, на котором «топтался» СССР, назвали временем «застоя», нельзя отрицать значения стабильности этих лет, так ред­ко посещавшей Россию в ее истории. Вопрос в ином: ка­кой исторической ценой была обеспечена эта относитель­ная стабильность. Все очевиднее становилось, что Брежнев во внутренней политике не обладает ни политической волей, ни ши­рокими экономическими взглядами, ни ясным видением реальных перспектив. Вследствие застоя в центральных структурах, происходила заметная «феодализация» мест­ных партийных комитетов в республиках, краях и облас­тях. Первый секретарь, допустим, обкома партии обладал в области почти неограниченной властью, что развращало людей, укрепляло атмосферу социального пессимизма, ханжества, духовного дуализма. Покушение В январе 1969 года Москва встречала космонавтов, вернувшихся с орбиты. В кавалькаде машин, направляв­шейся в Кремль, были не только космонавты, но и гене­ральный секретарь. У Боровицких ворот Кремля млад­ший лейтенант Виктор Иванович Ильин, добывший мили­цейскую форму у своего родственника, открыл огонь из пистолета по головной машине. Но Брежнев находился в Другом автомобиле. Погиб водитель лимузина; космонав­ты и Брежнев не пострадали. Ильина решили не судить — невыгодно; политический резонанс может быть нежелательным. Через два месяца у Ильина определили хроническое душевное заболевание в форме шизофрении. До этого случая считался совершенно здоровым... Террорист провел в Казани в специальной психиатрической лечебнице 18 лет и затем еще два года в Ленинграде. Через 20 лет принудительного лечения в 1990 году выписан из больницы, как излечившийся... Естественно, 9-е Главное управление КГБ, занимавше­еся охраной членов политбюро, утроило свою бдитель­ность, хотя Брежнев не страдал, как Сталин, манией пре­следования и комплексом опасности. Похоже, что сам он не придал этому инциденту серьезного значения. *** «Эпоха» Брежнева, по сути, создала «плацдарм» для грядущих социальных и политических потрясений в СССР, приведших, к несчастью, к его распаду. В годы брежневского руководства страна исчерпала возможности, которыми обладала директивная экономи­ка; стали карикатурными методы бюрократического уп­равления с позиций «Слава КПСС!», подверглись глубо­кой эрозии коммунистические «ценности». Общество вплотную приблизилось к пределу «социалистических возможностей». Стагнация, выразившаяся в застое и загнивании соци­ально-экономических и политических основ функциони­рования «развитого социализма», проявилась в целом ря­де тенденций. Долгое, практически двадцатилетнее правление Брежнева, внешне почти безмятежно-застойное, но глубоко консервативное, дважды прерывалось бурными международными событиями. В начале его властвования и на самом закате жизненного пути генсека. Речь идет о подавлении демократических ростков «пражской весны» в Чехословакии и начале вооруженного вмешательства в дела соседнего Афганистана. Чехословакия Как известно в 1967 году в Чехословакии под влиянием ряда внутренних и внешних факторов стала заметно меняться общественная атмосфера. Люди громко загово­рили о последствиях сталинизма для ЧССР для всего сво­его будущего. В печати, на телевидении активно выдвигались идеи о необходимости демократизации общества, о развитии подлинного политического плюрализма, форми­ровании равноправных отношений с СССР. На первый план выдвинулись коммунистические лидеры, провозгла­шавшие необходимость демократических реформ в стра­не и партии. Это были А. Дубчек, О. Черник, И. Смрковский, Ч. Цисарж, О. Шик, 3. Млынарж и другие деятели. Эти люди еще не знали, что коммунистическая система трудно, если вообще это возможно, реформируема. К несчастью чехословацких реформа торов, «пражская весна» пришлась к тому же на время усиления консервативных, несталинистских тенденций в СССР. Уход Хрущева означал не просто смену одного со­ветского лидера другим, а серьезную коррекцию офици­ального курса в сторону коммунистической ортодоксии. Где-то в середине июля по каналам КГБ из Праги при­шло тайное письмо от кандидата в члены Президиума ЦК КПЧ Антонина Капека на имя Л.И. Брежнева . В нем он, в частности, писал: «В ЦК КПЧ группа из руководящего состава партии в лице Смрковского, Кригеля, Шпачека, Шимона, Цисаржа, Славика овладела всеми средствами массовой информации» и ведет антисоветскую и антисо­циалистическую работу. В конце письма А.Капек прямо пишет: «Я обращаюсь к Вам, товарищ Брежнев, с призы­вом и просьбой оказать братскую помощь нашей партии и всему нашему народу в деле отпора тем силам, которые создают серьезную опасность самим судьбам социализма в Чехословацкой Социалистической Республике». Под­пись Антонина Капека не помечена датой написания по­слания. Брежнев зачитал письмо членам политбюро. Признали его важным, но недостаточным . Через несколько дней по тем же каналам на имя Брежнева поступило еще одно письмо, подписанное уже теперь пятью высокими чехо­словацкими руководителями. Оно было более определен­ным и, обязывающим. Генсек вновь пригласил членов политбюро к себе в ка­бинет. Надев очки, прочел призыв чехословацких руково­дителей, перемежая чтение своими бесхитростными ком­ментариями: «Доигрались, а нам теперь расхлебывать... Хреновы марксисты...» Вот две-три выдержки из этого драматического послания, которое до 1992 года хранилось в «Особой папке» шестого сектора общего отдела ЦК КПСС. Речь в письме шла о возникновении в ЧССР возможно­сти «контрреволюционного переворота». «В такой тяже­лой обстановке обращаемся к вам, советские коммунис­ты, руководящие представители КПСС и СССР, с прось­бой оказать нам действенную поддержку и помощь всеми средствами, которые у вас имеют­ся. Только с вашей помощью можно вырвать ЧССР из грозящей опасности контрреволюции. Мы сознаем, что для КПСС и СССР этот последний шаг для защиты социализма в ЧССР был бы нелегким... В связи со сложностью и опасностью развития обста­новки в нашей стране, просим вас о максимальной засе­креченности этого нашего заявления, по этой причине пи­шем его прямо лично для Вас на русском языке». Теперь видимость «законности» вооруженного вторже­ния в дружественную страну можно будет обеспечить, прикрывшись фиговым листком «просьбы руководителей братской партии и государства». Гречко почти каждый день встречается с Брежневым. Было решено после ввода войск интернировать все руко­водство ЧССР и привезти его в Москву. Время «Ч» приближалось. По команде Суслова в советской пе­чати и на телевидении началась подлинная истерия: что не СССР угрожал Чехословакии, а эта небольшая страна представляла смертельную угрозу гиганту. Впрочем, в оп­ределенном смысле так и было. Монолит в виде «социали­стического содружества», распавшийся менее чем через четверть века, мог глубоко «треснуть» и раньше... С военной точки зрения Москва провела операцию сла­женно и молниеносно. Десанты, танковые колонны, кон­троль над мостами, узлами связи, аэродромами... Все в ду­хе советской наступательной военной теории. Впрочем, никто советским войскам не оказывал сопротивления. Лишь тысячные толпы чехословаков вдоль дорог прово­жали негодующими взглядами и возмущенными возгласа­ми бронированные колонны своих «союзников». Прези­дент Людвик Свобода, понимая бессмысленность воору­женного сопротивления, призвал свой народ проявить му­дрость и выдержку. Советские парни (такие же жертвы коммунистическо­го режима, как и жители оккупированной ими страны), остановив свои танки и бронетранспортеры на площадях городов, не знали, что делать дальше... Никто не оказывал сопротивления... «Контрреволюционеры» были без ору­жия... У них были только плакаты и слова негодования... Не видно было и западных «инструкторов»... Уже ранним утром 21 августа зда­ние ЦК КПЧ было в кольце советских десантников. В кабинеты строптивых первого секретаря и некоторых чле­нов Президиума ЦК КПЧ ворвались советские офицеры и через некоторое время предложили следовать за ними. На возмущенные и недоуменные вопросы задержанных следовали однотипные холодные ответы: Это делается в интересах вашей безопасности... В крытых машинах чехословацкое руководство было доставлено на аэродром, где его бесцеремонно впихнули в советские транспортные самолеты. Дубчек, Шпачек, Цисарж, Кригель, Черник, Смрковский и еще несколько человек стали пленниками своего могущественного «союз­ника». Негодование охранников особенно откровенно выражалось по отношению к первому секретарю. В их главах он был не реформатор, а предатель. На Старой площади в Москве в здании ЦК КПСС в конце августа все ночи напролет тускло светились зашто­ренные окна. Руководство партией и страной растерялось. Прилетел президент Свобода и стал требовать освобож­дения Дубчека и его товарищей. В противном случае ему, старому генералу, не остается выбора. В знак протеста «он может только покончить с собой». Брежнев, уважавший Свободу за его славное военное прошлое, сидя рядом с чехословацким президентом на ди­ване в своем кабинете, постоянно повторял: — Успокойтесь, Людвиг Иванович. Все уладится... Уладится... Дубчеку и Чернику нужно для этого лишь осу­дить контрреволюцию... Генсек едва ли понимал нелепость своих слов о «контр­революции». Наконец, после бесчисленных совещаний в Москве и Праге, в КГБ и ЦК решили начать переговоры «делегаций КПСС и КПЧ». Между двумя политбюро. Пе­реговоры между оккупантами и их пленниками. Дубчек и его товарищи, пережившие настоящий шок от вторжения, интернирования, грубого обращения, были вынуждены согласиться. Ничего другого не оставалось. К этому же их призвал и Л. Свобода. Выбора у них не было. Решили составить Соглашение, в котором попытались найти компромиссные решения. В архиве политбюро ЦК КПСС сохранился текст переговоров двух «братских де­легаций», прошедших 26 августа 1968 года. Это четыре десятка страниц «плотной» печати. Я не имею возможно­сти воспроизвести этот протокол, но отдельные фрагмен­ты изложу на двух-трех страницах. В напряженной тишине за длинным столом уселись Брежнев, Косыгин, Подгорный, Суслов, Кириленко, Гро­мыко, Пономарев, еще несколько советских руководите­лей. По другую сторону были Дубчек, Свобода, Черник, Смрковский, Млынарж, Шимон... Начались тяжелые пе­реговоры, в которых солировали два лидера партий: Брежнев и Дубчек. Правда, вначале вместо Дубчека гово­рил Черник, ибо лидер чехословацких коммунистов после глубокого нервного потрясения чувствовал себя очень плохо. После многочасовых переговоров, давления, угроз чехословацкая делегация согласилась подписать протокол, означавший конец демократи-ческим реформам в Чехо­словакии. «К полуночи все было готово, настал момент подписа­ния. Неожиданно распахнулись двери и в зал ворвалось с десяток фотографов и операторов. Тут же, как по приказу, все члены советского политбюро встали и, наклоняясь через стол, пытались обнять сидевших напротив членов чехословацкой делегации. Это напоминало театр абсурда...». Московская трактовка роли КПСС и характера «неза­висимости» ее союзников получила на Западе название «доктрины Брежнева» Но Брежнев не был автором этой концепции. Он был ее рупором. А доктрина эта ленин­ская, сталинская, коминтерновская, которую Брежнев ре­ализовал в конкретных условиях мятежного поведения од­ного из своих сателлитов. Характерно, что политбюро ЦК КПСС постаралось примером санкций против Чехословакии предупредить остальных своих союзников: их суверенитет — дело вторич­ное по сравнению с «интернациональным долгом» Так, в выступлении Брежнева на V съезде Польской объединенной рабочей партии в Варшаве 12 ноября 1968 года прозвучало: «Хорошо известно, что Советский Союз немало сделал для реального укрепления суверенитета, самостоятельности социалистических стран... Но извест­но, товарищи, что существуют и общие закономерности социалистического строительства, отступление от кото­рых могло бы повести к отступлению от социализма, как такового... И когда возникает угроза делу социализма в этой стране, угроза безопасности социалистического со­дружества в целом — это уже становится не только про­блемой народа данной страны, но и общей проблемой, за­ботой всех социалистических стран». Афганистан Так произошло во время правления Брежнева и с Афганистаном, южным соседом СССР, с которым у него существовал самый «старый» советский договор 1921 го­да о дружбе и сотрудничестве. Начало брежневской «эры» совпало с активным участием лидера в заморажи­вании «пражской весны», а ее завершение — с началом афганской авантюры. Это весьма символично, ибо, не­смотря на убаюкивающий штиль советского бытия в те­чение целого десятилетия, его руководители никогда не были обременены статьей двадцать девятой последней Конституции СССР: «взаимного отказа от применения си­лы или угрозы силой». Решение ввести войска в Афганистан созрело где-то в конце ноября 1979 года. У его истоков стояли Брежнев, Суслов, Андропов, Устинов, Громыко. Но формальное решение было принято 12 декабря. Свои подписи «за» поставили Брежнев, Андропов, Устинов, Черненко, Сус­лов, Гришин, Кириленко, Пельше, Громыко, Тихонов, Пономарев, Щербицкий. Даты некоторых подписей стоят разные: 25, 26 декабря, хотя политбюро состоялось 12 числа... Войска пересекли границу 27 декабря, вызвав шок во всем мире. А накануне «батальон» (спецотряд ГРУ ГШ, направленный «охранять Амина») штурмом взял дворец афганского лидера. Штурм был коротким и яростным. Все было сделано с точки зрения военно-технической в высшей степени профессионально. Появились новые герои, раздавались боевые ордена. Но спустя годы видишь, что реальный геро­изм и мужество советских людей эксплуатировались для неправого дела. Ведь в протоколе нового заседания по­литбюро, состоявшегося уже 27 декабря 1979 года, ут­верждалось, что «в результате актов внешней агрессии, нарастающего вмешательства извне во внутренние афган­ские дела, возникла угроза для завоеваний апрельской революции...». Очередной «интернациональный долг», при­крывающий грубое, силовое вмешательство в дела суве­ренной страны. Мы стали прямыми участниками чужой гражданской войны, в которой к 15 февраля 1989 года погибли 13 826 человек и 49 985 ранены. В январе 1980 года, через месяц после вторжения, политбюро направило в Кабул шефа КГБ Ю.В. Андропов для бесед с новыми афганскими руководителями. По возвращении в Москву, 7 февраля, высокий посланец доложил партийной коллегии. В целом Андропов считал уст­ранение Амина правильным, после чего «положение в стране улучшилось». Поддержавший все положения Анд­ропова Устинов легковесно заявил, что наш «ограничен­ный контингент до окончательной стабилизации в Афга­нистане пробудет год, а то и полтора...». Брежнев, подво­дя итоги обсуждения, предложил «увеличить численность войск в Афганистане...». Хотя еще в начале января пер­воначальную численность войск уже увеличили на 50 ты­сяч человек. Лидеры страны прямым курсом шли к политическому поражению. Брежнев, однако, до конца своей жизни, будучи уже со­вершенно больным, не раскаивался в содеянном. Его близкое окружение, особенно Андропов, Устинов, Черненко, не часто беспокоило генсека афганскими делами. Даже они еще не поняли, что история их головами и рука­ми устроила в Афганистане коварную ловушку для СССР. Именно Афганистан, в сочетании с другими политически­ми, социальными и экономическими факторами, также явился причиной глубочайшего кризиса системы, кото­рый она не смогла преодолеть. Одно из страшных послед­ствий этого кризиса — распад Союза. Высшие бонзы в политбюро до 1985 года верили, что в Афганистане можно стабилизировать обстановку. Счита­ли: вот только уладим с расколом НДПА на крылья «хальк» и «парчам», активизируем военные операции, со­здадим в провинциях органы власти, верные Кабулу, и «дело» будет решено. Помню, как в одном приказе марша­ла Устинова 40-й армии ставилась задача: к XXVI съезду КПСС добиться полной нормализации ситуации в Афга­нистане... Если бы все решалось партийными директивами, то СССР давно бы находился в земном раю. К слову, на этом съезде Брежнев 23 февраля 1981 года огласил, с трудом выговаривая слова и фразы, причины и цели ввода советских войск в соседнюю страну. Уже тог­да это звучало в высшей мере фальшиво, как дешевая пропаганда. «Империализм развязал настоящую необъяв­ленную войну против афганской революции, — заявил ге­неральный секретарь. — Это создало прямую угрозу и бе­зопасности нашей южной границы. Такое положение вынудило нас оказать военную помощь, о которой просила дружественная страна... Что касается советского воин­ского контингента, то мы будем готовы его вывести по со­гласованию с афганским правительством. Для этого должна быть полностью прекращена засылка в Афганис­тан контрреволюционных банд... Нужны надежные гаран­тии, что новой интервенции не будет...». Брежнев, перед тем как покинуть этот земной грешный мир, благословил с группой своих ближайших соратников одну из самых крупных авантюр последней трети XX ве­ка. Это не было случайностью. Чего только не говорили и не писали о внутренней подоплеке неожиданной интер­венции: «Ловушка империализма США», забвение чужого «опыта» во Вьетнаме, угроза южным границам, испыта­тельный полигон для советской армии и т. д. Однако ис­тинный ответ содержится, как это ни парадоксально, в «трактовках» политбюро. С самого начала по воле ЦК КПСС возникла версия: «Советские войска в Афганиста­не выполняют интернациональный долг». Польша Не все знают, что за два года до своей смерти Брежнев и его престарелые единомышленники едва не ввергли СССР в еще одну, вероятно, более страшную авантюру — рассматривалась возможность вторжения в Польшу. «Солидарность» вздыбила Польшу против коммунисти­ческого режима. Власть шаталась. Если бы не советские войска на Западе в Германии и сам СССР на Востоке, взявшие Польшу в клещи, режим рухнул бы без применения насилия. Роль, направленной группы под руководством Маршала Советского Союза В.Г. Куликова в Польшу, свелась к систематическому «разъяснению» польскому руководству «советов» и «рекомендаций» ЦК КПСС. Руководители в Москве не хотели посылать и оставлять свои тексты в Варшаве, поручая доводить их содержание до Ярузельского и других лидеров ПНР вербально. Один-два раза в неделю лидер Польши Войцех Ярузельский приезжал в замок «Хеленув» под Варшавой, где Куликов, получив очеред­ные инструкции из Москвы, вел трудные разговоры с ум­ным поляком. Ярузельский обычно слушал советские нотации один. Инструкции были однообразными: реко­мендовалось взять под жесткий контроль средства массо­вой информации, дискредитировать активистов оппози­ции, осуществлять разные политические маневры. Уже тогда речь велась о более «жесткой реакции властей со­циалистической Польши» на действия солидаристов. Маршал Ярузельский с печальным лицом слушал оче­редной набор московских советов и в конце, как правило, заявлял: польская власть держит ситуацию под контро­лем. Поймите: прямое вмешательство СССР в наш кризис приведет к катастрофе. Ярузельский был между нако­вальней польских проблем и занесенным тяжелым воен­ным молотом СССР. Думаю, роль Ярузельского еще должным образом не оценена: он сделал почти невозмож­ное — смог убедить советских руководителей отказаться от «ввода» советских войск в Польшу. Хотя тогда прямо об интервенции ему не говорили. А ведь советские войска в Чехословакии, ГДР, пригранич­ных округах СССР уже готовились к «операции» (хотя и в большом секрете). Были разработаны соответствующие оперативные планы. Едва ли Ярузельский тогда все знал, но догадывался, что Москву не остановил Афганистан; возможна еще бо­лее страшная война, теперь европейская. Он как будто чувствовал, что теряющий из-за болезни контроль над собой Брежнев поручил Черненко с группой членов полит­бюро предусмотреть необходимые меры по отношению к Польше — «на всякий случай». «Меры» были предусмотрены: 28 августа 1980 года кремлевские ястребы М.А. Суслов, А.А. Громыко, Ю.В. Андропов, Д.Ф. Устинов и К.У. Черненко передали Брежневу документ всего на одной странице. Там говори­лось: «Обстановка в ПНР продолжает оставаться напряжен­ной. Забастовочное движение приобретает общегосудар­ственный масштаб». Далее в документе испрашивалось разрешение «на случай оказания военной помощи ПНР» привести с 18. 00 29 августа в полную боевую готовность три танковые дивизии (ПрибВО—1, БВО—2) и одну мотострелковую дивизию (ПрикВО). Предусматривалось в общей сложности призвать из запаса 100 тысяч военно­обязанных и 15 тысяч машин из народного хозяйства. «При дальнейшем обострении обстановки в Польше, — говорилось ниже в записке, — потребуется доукомплек­товать также дивизии постоянной готовности Прибалтий­ского, Белорусского, Прикарпатского военных округов до штатов военного времени, а при выступлении на сторо­не контрреволюционных сил основных сил Войска Поль­ского увеличить группировку наших войск еще на пять — семь дивизий...». Брежнев после ознакомления с этой зло­вещей бумагой прочамкал: — Повременим пока... То ли он не понял существа грядущего страшного дела или не хотел брать еще одну «обузу» на себя и на страну ясно только одно: здесь генсек проявил спасительную сдержанность. Можно считать, что вопрос о новом втор­жении висел тоща на волоске. Таков большевистский режим, созданный Лениным: от воли вождя, даже больного, зависит порой больше, чем от целого народа... Почти двадцатилетнее «правление» Брежнева, таким образом, обрамлено в начале и его конце зловещими воен­ными кампаниями, все более расшатывавшими стагнирующий Союз. Вот она, цена большевистского тоталитариз­ма. Но в данном случае Брежнев, в силу своего болезнен­ного, старческого маразма, все больше превращался в ма­рионетку системы, освящая своей подписью подготовленные партийным аппаратом решения. Природа весьма эко­номно наделила генсека интеллектом. Однако он был ли­дером великой страны. Таков парадокс власти: порой она долго жалует слабых, но удобных для режима людей. § 1.3 Провозвестник крушения Системы 2 ноября 1977 года в Кремлевском Дворце съездов состоялось торжественное заседание ЦК КПСС, Верхов­ного Совета СССР и Верховного Сове­та РСФСР, посвященное шестидесятилетию Октября. Брежнев еще за неделю-другую предупредил своих постоянных речеписцев: «доклад не более 50 минут»... Гене­ральный секретарь теперь даже косноязычным образом не мог зачитывать длинных текстов. Доклад, подготовленный бригадой опытных спичрайтеров и неоднократно обсуждавшийся в политбюро, был весь устремлен в будущее, соответственно и назывался: «Великий Октябрь и прогресс человечества». Заявив в начале доклада под дружные организованные аплодисмен­ты фразу, что настоящая эпоха — это «эпоха перехода к социализму и коммунизму», генсек, волею сочинителей, занялся пророчеством: по этому пути «суждено пойти все­му человечеству». Брежнев полностью сохранил коминтерновские взгля­ды на будущее коммунизма. И на «своих» первых ХХIII и XXIV съездах партии генсек выражал уверенность в ко­нечном торжестве ленинского дела. На XXIV съезде КПСС Брежнев заявил, что мировая система социализ­ма — это «прообраз будущего мирового сообщества сво­бодных народов». Под бурные продолжительные аплодис­менты делегатов съезда было заявлено: «Полное торже­ство дела социализма во всем мире неизбежно!». Провозглашая трескучие фразы, дряхлеющий лидер не мог знать, как и вся страна, что он является провозвестни­ком надвигающихся фундаментальных перемен. Чем больше Брежнев говорил об «успехах социализма», реша­ющем «влиянии на развитие цивилизации социалистичес­кого содружества», тем очевиднее было приближение то­тального кризиса Системы. Конечно, стагнация общества углубилась не только из-за некомпетентности генерального секретаря. Система, долгое время бывшая крепким монолитом, стала давать трещины, пока едва заметные. У нее уже не оставалось внутренних резервов для «успешного» функционирова­ния. Она исчерпала себя. Брежнев стал выражением вторичного тоталитаризма. Пер­вичный, полный, завершенный, «классический», суще­ствовал, когда во главе партии большевиков и СССР сто­яли Ленин, а затем Сталин. Первичность — это не только выражение генетической «первородности» идей, материа­лизовавшихся в реальной действительности, но и наибо­лее близкое приближение возникшей модели к исходным теоретическим «матрицам». Вторичный тоталитаризм уже искажен атаками первого советского реформатора Хрущева. Изменился под вли­янием нового планетарного общественно-политического климата, в котором все большее место стали занимать об­щечеловеческие атрибуты: открытость, сотрудничество. Даже коммунизм, одна из самых консервативных идеоло­гий и систем, был не в состоянии игнорировать новые эво­люционные планетарные тенденции. Вырождающийся вторичный тоталитаризм стал выражением все углубляю­щегося кризиса ленинской системы. В период после Чехословакии и до афганской авантю­ры в стране внешне царила безмятежная умиротворенность. Многие аномалии стали нормой: люди плохо рабо­тали, но получали жалкие премии и «тринадцатые» зар­платы; члены делегаций, ученые, спортсмены и артисты все чаще не возвращались из-за рубежа; региональные се­кретари парткомов КПСС все более превращались в удельных князей; военно-промышленный комплекс тре­бовал все больше и больше для поддержания «паритета» с США; люди привыкли говорить одно, а думать другое Брежнев провозглашал, что «будущее принадлежит ком­мунизму», а в это время его соратники и сотрудники от­правляли в США, Канаду, Аргентину, другие страны российское золото за хлеб, мясо, продукты... Подобно проклятию, висела над коммунистическим руководством страны проблема, которую за семь десятиле­тий не удалось решить: как накормить и одеть народ вели­кой страны. Не смогла КПСС сделать этого и во время правления Брежнева. Четвертый «вождь» созвал четыре «своих» партийных съезда: XXIII, XXIV, XXV, XXVI. На всех них, после красочного описания исторических достижений социализма, глухо, вскользь говорилось о хронических нехватках. На ХХIII съезде КПСС: «... производство некоторых товаров отстает от запросов населения. Не везде в торговой сети имеется широкий ассортимент мясных продуктов.. Рынок еще не получает достаточного количества необходимых товаров». На XXIV съезде Брежнев коротко говорил об остродефицитных товарах; на следующем, XXV партий­ном форуме вновь признал, что в достижении сдвигов в количестве и качестве товаров и услуг — «справиться не удалось». Выступая на своем последнем XXVI съезде партии, Брежнев, с огромным трудом зачитывая доклад, опять повторил то, что говорил раньше: «... из года в год не выполняются планы выпуска многих товаров народного потребления, особенно тканей, трикотажа, кожаной обуви, мебели, телевизоров. Нет должных сдвигов в качестве...». Говорится и о причинах: неурожай, плохое планирование, нерадивость кадров, «субъективизм» прежних руководителей... Ну и, конечно, «агрессивные действия империалистов США вынудили нас в последние годы отвлечь дополнительно значительные средства на укреплёние оборонной мощи страны». Принципиальная неспособность Системы решить важнейший вопрос объяснялась набором дежурных аргументов. За два месяца до своей смерти Брежнев, вернувшись и Крыма, где отдыхал, председательствовал на очередном заседании политбюро, что в последние годы он делал все реже из-за своей немощи. В аппарате (а там было немало умных людей) уже давно чувствовали, что государственная телега почти не движется; со всех сторон поступают все новые и новые сигналы, свидетельствующие о тотальном кризисе. Помощники еще пытались вложить в уста шамкающего генсека хоть какие- то критические и конструктивные мысли. Пожалуй, глубже других представлял надвигающийся тотальный кризис советского общества глава спецслужб СССР, член политбюро Ю. В. Андропов. В архивах ЦК со­хранился («Особая папка») ряд его записок Брежневу, в которых он осторожно предупреждал генерального сек­ретаря партии о грядущих трудных временах для державы. Брежнев регулярно расписывался на этих записках, и они шли в особые конверты специального хранения, которые мог вскрывать только генеральный секретарь... Трудно найти хоть какие-то следы конкретной реакции Брежнева на эти записки, которые его соратник начал вести где-то с 1975 года. Однако шеф КГБ, предупреждая Брежнева о растущих опасностях для системы, ничего не предлагал ему, кроме дополнительных жестких административных и организа­ционных мер... К концу «правления» Брежнева некоторые из его соратников осязаемо чувствовали: нуж­ны перемены. Но даже Андропов, наиболее мыслящий в брежневском окружении человек, «спасение» видел в ре­анимации (в «разумных пределах») старого большевистского опыта управления страной. Не случайно во фраг­ментарно приведенной выше записке Андропова он не скрывает своей тоски по старому названию партии — «большевистская». Именно большевизм, по Андропову, это непримиримая борьба с «политическим оппортуниз­мом, примиренчеством, соглашательством, рыхлостью, расплывчатостью...». Не случайно, что как раз Андропов унаследовал консервативную политику Брежнева. Стивен Коэн назвал ее «косной политикой сохранения статус-кво...». Неумолимое приближение системы к тотальному кри­зису, который пока удавалось локализовать с помощью систематического проматывания и распродажи страной колоссальных объемов газа, нефти, золота, других при­родных богатств, не могло продолжаться бесконечно. Требовались ответственные, подлинно исторические ре­шения на кардинальные перемены. Руководство КПСС абсолютно не было к ним готово. Возможности ленин­ской системы, основанные на диктатуре, насилии, админи­стрировании, партийных директивах, манипулировании общественным сознанием, социалистическом соревнова­нии, единовластии одной партии, однодумстве, подходили к концу. Большевистская страна была на «излете». Спасти систему можно было только продуманными, эволюционными, последовательными переменами карди­нального реформистского порядка. Так мы думаем сей­час, но это проще, чем находить верные решения в годы углубления кризиса. Тем более что эти решения могла принимать лишь небольшая кучка на вершине номенкла­турного холма по имени КПСС. Но там принимать эти решения было абсолютно некому... Члены политбюро, видя, как страна держится на плаву лишь за счет «проедания» золота, газа, нефти, руды, дру­гого сырья и промышленных товаров, молчали. Все мол­чали. Помнили о судьбе Шелепина и Егорычева, которые, позволив в свое время легкую критику «неприкасаемых», сразу же оказались вне властной обоймы. В рабочих запи­сях высшей партийной коллегии ни слова критики в ад­рес генсека, его бездеятельности и недееспособности. Каждый беспокоился о благополучии собственном, но не о благе государства и народа. По сути, больной Брежнев с середины семидесятых го­дов не занимался активно ни партийной, ни государствен­ной деятельностью. Но по-прежнему хотел едва ли не ежедневно появляться на телевизионных экранах. Поэто­му медленное разрушение генсека могла наблюдать вся страна, весь мир. А ведь он искренне верил, что очень нужен стране благодаря своему опыту, хватке, мудрости. Он не понимал, что видимо главной чертой мудрости является способ­ность чувствовать врем я. В этом чувстве — че­стное понимание прошлого, отсутствие абсолютизации роли настоящего, обладание зернами пророчеств гряду­щего Такой человек способен видеть себя не эпицентром бытия а может беспристрастно и критически взглянуть на дела свои как бы со стороны. Брежнев не был способен на такое. Шаркающая поход­ка нечленораздельная речь, «деревянные» жесты, полная неспособность во что-либо вникнуть стали не только предметом выражения народной жалости к «вождю», но и причиной появления бесчисленного количества анекдотов и насмешек по сути Брежнев стал символом, провозвестником заката Систе­мы Траектория ленинского революционного «взлета» вступила в фазу резкого снижения и последующего паде­ния. Ленин в 1917 году начал эту траекторию с государст­венного переворота в октябре, ликвидации демократического парламента — Учредительного Собрания, уничто­жения свободы печати и слова, внедрения в жизнь бесчис­ленных реквизиций, изъятий, конфискаций, подавления крестьянского мятежа в Тамбове и рабочего, солдатского, крестьянского — в Кронштадте, как и сотни других. Он развязал руки действию сил, которые уже сам не контро­лировал Самое удивительное, что эта нежизнеспособная антигуманная система выжила и стала исключительно мощной и монолитной. Благодаря насилию, страху, орга­низации, дисциплине, догматизму и бюрократизму. Но все эти составляющие движения ленинской системы посте­пенно исчерпали себя. Траектория «ленинских заветов» неуклонно снижалась. После Брежнева еще будут три генсека. Лишь последний из них попытается сделать что-то реальное. Но настоящим олицетворением грядущего краха ленинской системы, помимо его ослабевшего жела­ния станет Леонид Ильич Брежнев. *** В 1982-м, в год своей смерти, Брежнев еще смог совер­шить несколько поездок по стране, в том числе в марте в Ташкент, едва не закончившуюся для него трагически. Дело в том, что во время посещения авиационного завода, где его встречали (а попросту глазели) толпы людей, во время прохода Леонида Ильича под стапелем, тот рухнул под тяжестью сидевших на нем рабочих. Окружение успе­ло смягчить падение балки, но ключица у генсека все же была сломана. Брежнев пережил шок. Его слабые сосуды и сердце все с большим трудом поддерживали едва тлев­шую в больном организме жизнь. *** Он еще смог в день традиционных октябрьских тор­жеств, 7 ноября 1982 года, подняться на мавзолей Ленина и простоять там весь военный парад и демонстрацию. Брежнев и его престарелые соратники в теплых башма­ках, шерстяном белье, почти одинаковых норковых шап­ках вяло помахивали руками, обтянутыми меховыми пер­чатками, проходящим «ликующим массам»... Никто и ни­когда после не отметил, что в тот день на трибуне стояло четыре генсека: настоящий, еще живой, — Брежнев и три будущих и последних — Андропов, Черненко, Горбачев... *** День накануне кончины прошел у генсека как обычно. Он приехал из Завидова после «охоты», на которой стре­ляли, по его указанию, охранники. Сам он уже не мог. По­сле ужина отправился спать, хотя делал это, по привычке, после просмотра информационной программы «Время». Утром около девяти часов охранники В. Медведев и В. Собаченков пошли будить генерального секретаря, но застали его мертвым в собственной постели. В конце концов человеческая жизнь к своему исходу похожа на пепел на ветру. Маленькая искра от вечного костра, гаснущая, уносимая в бесконечное небытие. Искусственное дыхание, реанимационная бригада, со­веты приехавшего академика Е. И. Чазова... Все напрасно. Первым из членов политбюро, узнав о смерти, прибыл, конечно, Ю. В. Андропов. Медведев пишет, что после его рассказа Андропову, как все было, тот оставался совер­шенно спокойным и «не задавал лишних или неприятных для нас вопросов». Все «соратники» давно предвидели скорый конец четвертого «вождя». Добрый, даже добродушный человек, захваченный партийными ветрами, очутился на самой вершине, где он оказался способным лишь быть главным инструментом всесильного аппарата. Его правление — классическое выражение консерватизма мышления и консерватизма действия. Брежнев хотел добиться многого, при этом фактически ничего не меняя. Это создавало видимость спокойствия, взвешенности, умеренности пар­тийного руководства. Но в действительности страна пол­ностью деградировала. В личностном плане это прояви­лось в маразме высшего руководителя. Начался долгий, долгий траур страны. Создавалось впечатление, что хоронят не вождя ленинского государства и ленинской армии, а дело основателя этой Системы. Все причины для искреннего горя имели лишь руководители военно- промышленного комплекса. Это было любимое детище генсека, и он немало сделал вместе с Д. Ф Устино­вым для роста объема военных мышц СССР». Но на этом страна и «надорвалась». В день смерти созвали внеочередное заседание полит­бюро, по привычке произнесли девальвированные слова. человек «величайшего авторитета», «очаровательная простота», «исключительный талант», «выдающийся руководитель»... Генсек умер утром 10-го, но по старой большевистской традиции решили немного «потемнить»: сообщить народу лишь 11 ноября в 11 часов. А траур объ­явили на 12, 13, 14 и 15 ноября. В день похорон отменили занятия в школах, произвели орудийные залпы, пятими­нутные гудки и т.д. Брежнев ушел из жизни, когда уже невооруженным взглядом была видна не просто стагнация, а гниение общества. Поэтому эпитафией брежневскому правлению мог­ли бы быть его собственные слова, сказанные им 18 мар­та 1975 года в Будапеште на встрече с руководителями компартий Восточной Европы: «Трудностей, да и грехов у нас, наверное, много». Брежнев останется в памяти людей пространства, именуемого когда-то СССР, как слабый, посредственный человек, который почему-то исполнял обязанности главы государства, Верховного Главнокомандующего, лидера единственной партии. К нему не сохранится чувств уважения или злобы, преклоне­ния или непримиримости. Образ Брежнева — это не только провозвестник кру­шения Системы, но и символ заката большевистской вла­сти, к которой люди, в своей основе, давно стали равно­душны. Страха такая власть теперь уже не вызывала. Уважения — тоже. Закончился самый «спокойный» пери­од советской истории. Страна стояла на пороге драматических перемен. История смертью Брежнева поставила вопроситель­ный знак: что и кто дальше? Но время Горбачева еще не пришло. Мимолетные наследники Брежнева — Андропов и Черненко — продолжили консервативную линию чет­вертого «вождя». Глава II. ЮРИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ АНДРОПОВ § 2.1 Пятнадцать лет – шеф КГБ Юрий Владимирович Андропов выходец из Ставрополья, где родился в 1914 году. Отец умер, когда Юрию Андропову было все­го два года, а мать скончалась через полтора десятка лет после смерти мужа. После семилетки молодой Андропов два года работал помощником киномеханика при желез­нодорожном клубе на станции Моздок, рабочим на теле­графе, был матросом речного судна. В 1932 году поступа­ет в Рыбинский техникум водного хозяйства. В своем за­явлении принять на учебу пишет: «Прошу обеспечить ме­ня общежитием и стипендией, так как средств к дальней­шему существованию не имею». Работал после учебы матросом, штурвальным, помощ­ником капитана речного судна. Отличался высокой испол­нительностью и общественной активностью. В личном де­ле Андропова собраны даже такие малозначащие документы, как справка о том, что он «работал по распростра­нению билетов Осоавиахима. Работу выполнял хорошо». Или еще справки: об активном участии в деятельности комсомольской ячейки станции Моздок; работе в «легкой кавалерии» по ликвидации неграмотности; об участии в живой газете «Сигнал» и т.д. После техникума поступил в Петрозаводский государ­ственный университет, но скоро оставил его. Окончил позже Высшую партийную школу при ЦК КПСС. Везде характеризовался с самой лучшей стороны. Не случайно, что таких молодых людей партийные комитеты замечали и выдвигали. В 1936—1944 годах последовательно зани­мал должности комсорга ЦК ВЛКСМ на судоверфи, сек­ретаря, первого секретаря Ярославского обкома комсо­мола, первого комсомольского секретаря в Карелии; за­тем наступает черед и для партийной работы — сначала в Петрозаводске, а затем в Москве. С 1951 года — инспек­тор в ЦК партии, правда, с перерывом в четыре года, ког­да Андропов использовался на дипломатическом попри­ще. С 1961 года и до своей кончины — член Центрально­го Комитета партии. До назначения в 1967 году председа­телем Комитета государственной безопасности при Сове­те Министров СССР почти пять лет находился на посту секретаря ЦК КПСС. Работая в ЦК, Андропов занимался делами государственной безопасности и очень хорошо знал эту закрытую сферу советского бытия. Большое воздействие на мироощущение Андропова оказало его пребывание в Венгрии с 1954 по 1957 год в ка­честве советского посла. Его потрясли события венгер­ской революции 1956 года. Будучи ортодоксальным боль­шевиком, Андропов в венгерских событиях прежде всего усмотрел «руку империализма». Андропов помогал политически «готовиться» к подав­лению «мятежа». Роль посла в подавлении революции была весьма зна­чительной. Он, по сути, действовал как чекист: помог обезглавить революцию. Не без его содействия были аре­стованы Имре Надь и Пал Малеттер. Именно Андропов уговорил колебавшегося тогда Яноша Кадара занять яс­ную просоветскую линию и возглавить правительство, сформированное Москвой. Он регулярно поддерживал связь с советскими маршалами, силой подавившими вы­ступление в Будапеште. Он хорошо знал Имре Надя и, когда тот объявил о вы­ходе страны из Варшавского Договора, стал торопить Москву с принятием решения о вводе войск в Венгрию. Именно Андропов давал советы, как заполучить Надя из югославского посольства, где тот укрылся. Дали, конеч­но, заверения в «гарантиях» его безопасности. События той поры наложили глубокий отпечаток на взгляды Андропова по отношению к сателлитам Москвы. Он всегда был сторонником в решающую минуту исполь­зовать самые жесткие меры против «контрреволюции». Будущий генсек гордился своим участием в «подавлении мятежа». В целом биография Андропова — типичная партийная карьера для удачливых советских руководителей. Попав еще в молодости в номенклатурную обойму, Андропов не затерялся на нижних и средних этажах карьеры, а добрал­ся до самой ее вершины. Работа в КГБ Андропов, полтора десятка лет воз­главлявший мощную, разветвленную «комитетскую» сис­тему, давно пришел к выводу, что широкая «гулагизация» страны исчерпала себя, она дискредитирует КПСС и СССР в глазах всего мира и, что самое главное, малоэф­фективна. Тем более что совершенствование машины террора ни­как нельзя совместить с его же утверждением, что социа­лизм в области демократии давно идет «намного впереди самых демократических буржуазных государств». Андропов оказался тем человеком, который смог осу­ществить известную «либерализацию» «органов», перенеся центр тяжести усилий по изоляции неблагонадежных на контроль за состоянием индивидуального и обществен­ного сознания. Нет, конечно, нередко людей за убеждения сажали, ссылали, выдворяли за границу. Но центр тяжести был перенесен на так называемую «профилактическую работу». Здесь он добился многого: привлек науку к изу­чению тенденций в умонастроениях людей, усилил влия­ние «органов» на партийную сферу, уделял особое внима­ние борьбе за «чистоту» марксизма- ленинизма. Не слу­чайно, что большинство крупных публичных выступлений Андропова связаны прежде всего со сферой духа, где КГБ выступал своего рода государственным интеллектуаль­ным надсмотрщиком. Мрачную историю ведомства, кото­рое Андропов возглавлял 15 лет, он знал очень хорошо. Как он относился к ней, будучи чекистским наследником? Анализ его выступлений свидетельствует, что Андропов, следуя духу решений XX съезда КПСС, осуждал «неза­конные репрессии», но последовательно отстаивал «пра­во» КГБ контролировать все общество. Именно по ини­циативе председателя КГБ в деятельности могуществен­ного ведомства были существенно изменены акценты: особый упор был сделан на область общественного и ин­дивидуального сознания. Что касается внешней разведки и контрразведки, вхо­дящих при Андропове в состав КГБ, здесь их активность и традиции были сохранены в наибольшей мере. Хотя по-прежнему были нередки провалы, главным образом из-за перебежчиков. Внешняя разведка, в силу ее массированности и весьма высокого профессионализма сотрудников, обеспечивала советское руководство самой богатой кон­фиденциальной информацией, нередко осуществляла и специальные акции. Обладая сильным, аналитическим умом, ведя аскетич­ную, замкнутую жизнь, хорошо зная свои кадры, Андро­пов пользовался большим авторитетом у себя в ведомст­ве, как и в высших партийных сферах. Его побаивались, но уважали. Он редко «являлся» на публике, если не счи­тать обязательных присутствий на заседаниях политбюро, всесоюзных съездах, конференциях, и был для многих до­вольно загадочной личностью. Андропов оставил гораздо меньше архивных докумен­тов, особенно личных, чем его предшественники. Дело в том, что большая часть этих материалов под грифом «Особой важности» хранилась в архивах КГБ. Но многие свои пометы председатель вел в записных книжках, поче­му-то очень маленьких размеров (видимо, для того чтобы носить их в случае надобности в кармане), календарях-блокнотах, на отдельных листках бумаги. Но верный че­кистской традиции председатель КГБ в этих личных доку­ментах был чрезвычайно скуп на откровения. Андропов был сугубо кабинетный руководитель с ана­литическим уклоном. Он редко выезжал на места, в про­винцию, бывал почти исключительно только в социалис­тических странах, очень редко показывался на телевиде­нии и мало встречался с прессой. Во многих смыслах он был классический чекист ленинской школы. Но вместе с тем Андропов уделял значительно больше времени и внимания аналитической работе, изучению новых тенденций в развитии общества, положению и настроениям в среде интеллигенции и деятелей культуры. Все знавшие Андропова отмечали у него манеры неумного старомодного интеллигента. Он всегда смотрел прямо в глаза и не отводил взгляд, как Черненко. Никогда не кричал, как Хрущев, не «матерился», как Горбачев, не любил много говорить о себе, как Брежнев. Теперь в деятельности КГБ большое место (и в этом нема­лая роль Ю.В. Андропова) занимают политические, идео­логические, военно-технические, «профилактические» вопросы. По сути Комитет государственной безопаснос­ти при очевидном отказе от массовых репрессивных мер, что было обычным в сталинскую «эпоху», тем не менее все больше и больше превращался в государство в госу­дарстве. Фактически его, комитет, в полной мере не мог контролировать даже ЦК КПСС, ибо, кроме генерально­го секретаря, заведующего административным отделом и двух-трех членов политбюро, никто не имел права «совать свой нос» в чекистские дела. Благодаря Андропову КГБ резко усилил деятельность внешней разведки и контрраз­ведки, обратив при этом особое внимание на добывание информации военно-технического характера. Во внутри­политической деятельности приоритетной сферой дея­тельности КГБ стала борьба с так называемым «дисси­дентством», а точнее, с инакомыслием. Именно Андропов одобрил многочисленные суды над правдолюбцами и бор­цами за права человека: Григоренко, Горбаневской, Амальриком, Гинзбургом, Буковским, Щаранским, Гамсахурдиа, Черновилом и другими. Он, председатель, не за­бывал «венгерских уроков». Там начиналось, напоминал Андропов, с «послаблений смутьянам». Некоторые «эпизоды» из биографии пя­того по счету «вождя» КПСС и СССР, когда он был гла­вой на Лубянке. Это был, как его некоторые называли на Западе, да и у нас, «либеральный чекист». Нельзя отри­цать, что его отличали от своих предшественников широ­та мышления, аналитические способности, личная скром­ность, незаурядный ум. И тем не менее это был до мозга костей Чекист ленинской школы. Он быстрее других при­спосабливался к новому времени, - глубже других осозна­вал приближение кризиса, видел главную угрозу строю не только в стагнации экономики, но и в росте мятежности духа все большего количества людей. По своему душевному складу, профессии, убежденнос­ти Андропов тем не менее не мог предложить ничего спа­сительного ни обществу, ни партии, такого, что выходило бы за ортодоксальные рамки ленинской доктрины. Он был глубоко ортодоксальный Чекист. И такой человек на очень короткий исторический миг стал лидером гигант­ской, великой страны. Даже если бы он прожил дольше, с этими методами и мировоззрением Андропов ничего кар­динально и позитивно изменить не мог. Крушение боль­шевистской, чекистской системы нельзя было предотвра­тить административными способами. А на принципиаль­ные, глубинные реформы Андропов не был способен. Новому генсеку не суждено было начать Реформацию в СССР. Чекистское, полицейское видение мира — эфемерный базис для радикальных перемен к лучшему. § 2.2 Пятнадцать лет – лидер КПСС Андропов стал генеральным секретарем ЦК КПСС в 68 лет. Первая половина «руководящей» жизни прошла в партийных органах, а вторая — в «ор­ганах» чекистских. По неписаной большевистской тради­ции Андропов заверил соратников по политбюро, что дви­жение по «ленинскому» пути будет неизменно продолже­но. Но, с другой стороны, он должен был обязательно за­явить о себе каким-то новым делом, новой концепцией, новыми подходами. Каждый очередной «вождь», клянясь в верности лени­низму, в чем-то дезавуировал (больше или меньше) пред­шественника. Часто не говоря об этом прямо, очередной генсек строил свою политику, свое поведение, «линию», исходя из собственных корректировок относительно дей­ствий предшественника. Он должен был обязательно что-то сделать новое, оригинальное, заметное, что даст на­дежду людям. Тем более что основная масса советских людей устала от брежневской «стабильности» и очень хо­тела увидеть в новом вожде подлинного защитника ее ин­тересов. Вроде бы все знали, кто такой Андропов — глав­ный «кагэбэшник» страны, но одновременно для боль­шинства граждан он абсолютно не был известен по своей сути. Тот факт, что в каждом клубе, ленинской комнате, дворце культуры был его портрет в окружении престаре­лых соратников, еще ничего не говорил людям. Андропов обязан был «заявить» о себе. Новый генсек начал с реорганизации работы политбю­ро, перераспределения функциональных обязанностей между его членами. Через неделю после восшествия на «престол» новый генсек поставил на заседании партийного синклита один вопрос: «Некоторые вопросы организа­ции работы политбюро и секретариата ЦК КПСС». Лидер партии начал с себя, заявив: «Я считал бы необ­ходимым, чтобы Андропов занимался вопросами: органи­зация работы политбюро, оборона страны, основные во­просы внутренней и внешней политики КПСС и внешней торговли, расстановка основных руководящих кадров пар­тии и государства». Сосредоточив в своих руках практически все основные направления партийной и государственной политики, Ан­дропов намеревался мобилизовать все имеющиеся ресур­сы и возможности государства для предотвращения надвигавшегося на страну обвального кризиса. Он более, чем кто-либо в руководстве, понимал, что продолжающаяся стагнация может привести лишь к краху всей системы. Возвращаясь к заседанию политбюро 18 ноября 1982 года, через неделю после смерти Брежнева Андропов недвусмысленно выделил «второе» лицо. Им оказался К. У. Черненко. Генсек не решился сразу его «задвинуть». Черненко имел сторонников, и к тому же это было бы слишком явной антибрежневской демонстрацией. Но на Черненко новый генеральный сек­ретарь возложил, прямо скажем, совершенно непосильную ношу. То ли это был способ со временем избавиться от фаворита Брежнева, то ли Андропов не видел в полит­бюро других лиц, способных объять необъятное. Гене­ральный секретарь заявил: «... В связи с изменившимся положением, тов. Черненко К. У., по моему мнению, должен заниматься вопросами, которыми занимался я, плюс вопросы КГБ, МВД и вооб­ще весь административный отдел, отдел парторганов, об­щий отдел и отдел писем. Надо сосредоточить внимание тов. Черненко К. У. на вопросах идеологической работы ЦК: отделы пропаганды, культуры, науки и высших учебных заведений. Ему же поручить вопросы секретариата ЦК...». По сути, это основные (после взятых на себя Ан­дроповым обязанностей) направления деятельности ЦК. Два человека в партийной коллегии сосредоточили в своих руках главные рычаги влияния на самые различные области жизни партии и страны. Два самых больных человека в руководстве разделили между собой львиную долю обязанностей, избежав, тем не менее, непосредственного руководства экономикой. Пути к выздоровлению общества Став генеральным секретарем, Андропов вначале до глубокой ночи просиживал в своем новом кабинете, при­глашал для беседы многих людей, часто общался с Черненко, запрашивал бесчисленные справки и личные дела на разных руководителей. Сегодня ясно: Андропов искал путь к выздоровлению общества, пытался нащупать некие чудодейственные методы и подходы, которые позволили бы активнее «заработать» загнившую Систему, вернуть уверенность людям, дать новое дыхание партии и начать решительное «восхождение» к коммунистическим высо­там. Андропов был неотъемлемой частью партийного механизма, созданного Лениным и Сталиным. У него и мыслей не появлялось о необходимости масштабных и радикальных реформ в стране, пересмотре неких кардинальных установок марксизма-ленинизма и мо­билизации естественных, общечеловеческих возможностей многонационального народа для подлинной демократизации общества. Классовые догмы цепко держали быв­шего председателя КГБ в рамках ленинской методологии мышления и действий. Приступая к «наведению порядка», генеральный секре­тарь хорошо знал из донесений партийных и чекистских органов, что основная часть общества поддержит его курс. С одной стороны, общественный, государственный, демократический порядок всегда является важным атри­бутом здоровья нации, а с другой — советские люди за долгие десятилетия привыкли к жесткой регламентации всей своей жизни. Эта бюрократическая, административ­ная запрограммированность постепенно формировала людей малоинициативных, не предприимчивых, послушных, готовых по команде поддержать любое новое «начинание» властей. Андропов в силу своей одномерности и ортодоксально­сти (а может, и время для крутых перемен еще не приспе­ло) не мог придумать ничего лучшего, кроме как попы­таться вновь оседлать конька большевистской дисципли­ны. Очень характерно в этом смысле его выступление на совещании секретарей ЦК КПСС 18 января 1983 года. В его кабинете собрались М.С. Горбачев, В.И. Долгих, Б.Н. Пономарев, М.В. Зимянин, И.В. Капитонов, К.В. Руса­ков, Н.И. Рыжков, А.Я. Пельше, М.С. Соломенцев. Андропов, близоруко щурясь, держа в своих руках ру­кописные листочки, методично бил в одну точку. «... На первый план сейчас выдвигаются вопросы об укреплении трудовой и производственной дисциплины, вопросы о ме­тодах и стиле нашей работы... Москвичи, как известно, уже выступили с инициативой об укреплении трудовой и производственной дисциплины, о наведении должного по­рядка на производстве и в городе в целом. Эта инициатива была одобрена Центральным Комитетом КПСС...» В коротких выступлениях секретари ЦК поддержали «линию Андропова» на необходимость «всемерного ук­репления производственной и трудовой дисциплины». Михаил Сергеевич отметил одну мысль, которая в то время витала в умах людей: Андропов «породил очень хорошие надежды на перемены». После совещания ЦК в каждой парторганизации принялись обсуждать «меры по укреплению» всех мыслимых дисциплин: слу­жебной, технологической, воинской... Казалось, Андро­пов нашел волшебное лекарство для выздоровления об­щества. Люди устали от серой и беспросветной жизни, и даже слабый лучик, намек на изменения к лучшему воспринимался у людей с надеждой. Они хотели верить, что улучшение жизни возможно. У генерального секретаря еще хватило сил не только начать борьбу с широко укоренившимися расхлябаннос­тью, разболтанностью, не исполнительностью, но и нанес­ти несколько ощутимых ударов по местным, региональ­ным князьям: секретарям республик и обкомов, минис­терствам, высокопоставленному чиновничеству, где про­цветала коррупция, кумовство, казнокрадство. В суды по­шли сотни дел на людей, которых криминальная личная материальная выгода интересовала больше, чем «произ­водственная и трудовая дисциплина». Даже «сознатель­ная». Успели и расстрелять несколько человек за «хище­ния в особо крупных размерах», среди которых наиболь­ший резонанс получило «дело» директора Елисеевского гастронома Ю. К. Соколова. Общество притихло. Многие одобряли эти решительные шаги, словно «соскучившись» по старым «добрым временам». Андропов требовал «призвать к порядку» не только ря­довых граждан, но и сам показал пример, как он будет поступать с вельможами в министерском ранге. Первой крупной жертвой «нового» курса стал министр внутренних дел Н. А. Щелоков, давний фаворит Брежнева. Придя к высшей власти, Андропов уже через месяц с небольшим сместил Щелокова с поста министра и дал указание начать против того судебное расследование. Не дожидаясь суда, Щелоков предпочел покончить с собой. С мест идет множество донесений: «народ хорошо вос­принял курс на наведение порядка и укрепление дисципли­ны». Впрочем, Андропов, бегло просматривая шифрован­ные телеграммы, и не ожидал другого. Всегда любое ре­шение или установка ЦК на местах безусловно одобря­лись. Так было всегда. Так было «положено». Генсек жил идеей «дисциплинирования» огромного на­рода, видя в этом едва ли не единственный шанс преодо­леть тяжелую стагнацию. Он даже внешнеполитическими делами занимался меньше, чем его предшественник. То там, то здесь освобождались коррумпированные местные «князьки», проводились собрания областных и республи­канских активов, ехали инспектора ЦК в неблагополуч­ные точки. Андропов, пока болезнь еще не свалила его, демонстрировал завидную целеустремленность. Проводя очередные заседания политбюро, многочисленные сове­щания, генеральный секретарь концентрировал внимание соратников на идее, выдвинутой им после «коронации». Прошло более полугода после того, как была взята ли­ния на «укрепление дисциплины и порядка», а в политбю­ро все еще только готовили проект постановления для ру­ководства партийных организаций... Все чувствовали, что глубокий «природ­ный» недуг системы едва ли удастся вылечить отлавливанием бездельничающих молодых людей или высылкой ту­неядцев из столицы. Разговоров о «дисциплине» и «поряд­ке» было предостаточно, но они, естественно, не смогли сколь-нибудь заметно повлиять в целом на экономическую ситуацию в государстве. Экономической программы у Андропова не было никакой. В отличие от Брежнева Андропов много размышлял о путях повышения эффективности партийного влияния на экономические и социальные вопросы. За счет улучшения качества этого влияния. Он как будто попытался умень­шить объем непосредственного партийного руководства хозяйственной деятельностью страны. Андроповские установки на «наведение порядка», «ук­репление дисциплины» были с одобрением встречены большинством советских людей, но дали весьма скром­ные, если не сказать больше, результаты. Общество и си­стема были больны. Их нельзя было вылечить регуляр­ным заводом будильника или насаждением где только можно дополнительной армии контролеров. Даже если Андропов и понимал это, то не предпринял никаких шагов кардинального характера ни в экономике, ни в политичес­кой сфере. Его деятельность была сконцентрирована на снятии с постов щелоковых, медуновых, других коррумпированных высокопоставленных чиновников партии и государства. Но Андропов исторически «промахнулся». Нет совершенных общественно-политических систем. В любой есть нарушения закона, факты коррупции, бюро­кратии. Человеческий опыт показывает, что более или менее успешная борьба с этими вековыми пороками чело­веческого общежития лежит не столько в области жесто­кости закона, сколько в обеспечении свобод и прав граж­дан, широкой гласности, общественной подотчетности, минимуме секретности, создании нормальных условий жизни людей. Взяв на вооружение старую большевист­скую методологию, Андропов заранее обрекал себя на по­ражение, которому способствовала и его тяжелая бо­лезнь. Андропов приостановил идеологическое безумие — создание все новых и новых тысяч идолов в стране, которой именно Ленин нанес самый глубокий исторический, до сих пор незаживающий, шрам... Известно, например, что, начиная со столетия рожде­ния Ленина, в стране начался новый бум создания бесчис­ленных памятников «бессмертному» вождю. Теперь уже считалось правилом партийного тона иметь монумент вождя не только в республиканских и областных центрах, но и в каждом районном городе, на заводе, в университе­те, воинской части. Создавались целые архитектурные композиции, а «генераторы идей» все вносили новью и но­вые проекты об «увековечении вождя». Однажды Андропов сказал в узком кругу: нужно приос­тановить увлечение внешней монументальной стороной, которое нас разоряет... По его инициативе в апреле 1983 года (когда приближа­лась очередная годовщина ленинского рождения и, есте­ственно, повысилась активность разных «монументалис­тов») политбюро приняло весьма примечательное поста­новление. Оно именовалось нейтрально: «О устранении излишеств в расходовании государственных и обществен­ных средств на строительство мемориальных сооруже­ний» В документе прямо говорилось: «Запретить в 1983—1985 годах строительство новых и продолжение строительства начатых мемориальных музеев, монумен­тов, обелисков, памятников, за исключением бронзовых бюстов лиц по указам Президиума Верховного Совета СССР, а также недорогих памятников погибшим в Отече­ственной войне». Андропов, не будучи экономистом и хозяйственником, осторожно подходил к вопросам каких-либо реформ в промышленности и сельском хозяйстве. Так, он не согла­сился с подготовленным постановлением ЦК о расшире­нии прав предприятий. «Нужно вначале проверить на нескольких заводах, фабриках», — заявил генсек. Политбю­ро, естественно, согласилось с проведением первоначаль­но экономического эксперимента по расширению само­стоятельности и ответственности предприятий. Но в то же время Андропов быстро согласился с предложением экономистов в ЦК о развитии бригадной формы организа­ции труда. Генеральный секретарь видел низкую эф­фективность советской экономики, понимал, что нужно включить в производственный процесс личный интерес людей, однако продолжал действовать крайне осторожно. Возможно, генсек сознавал, что социалистическая эконо­мика, основанная на жестких идеологических посылках неприятия частной собственности и свободного рынка, ед­ва ли способна кардинально реформироваться. Андропов предпочитал поиск частичных улучшений и нововведений с одновременным «наведением порядка» на производстве. Так же осторожен был Андропов и в политической сфере. Становилось все труднее игнорировать критику, раздающуюся даже со стороны «друзей», о крайней не демократичности выборов. Аргумент о том, что у нас лишь «одна партия», которая выражает интересы всего народа, а посему в бюллетене лишь один кандидат, проходил уже не так гладко. Неожиданно для членов политбюро в октя­бре 1983 года больной Андропов направил записку, в ко­торой предложил рассмотреть возможность расширения некоторых «демократических процедур» на предстоящих выборах в Верховный Совет СССР. Но это «расширение», по мысли автора записки, было очень осторожным и ограниченным. Фактически генсек посоветовал «не за­мыкаться на должностном принципе при выдвижении кан­дидатов». Депутатами были члены политбюро и секрета­ри ЦК, министры, секретари республиканских и област­ных комитетов партии, директора крупных комбинатов, фабрик, командующие военными округами, секретари союзов писателей, композиторов, художников и т.д. Верхов­ный Совет для антуража разбавляли некоторым количе­ством рабочих, колхозников, врачей, учителей и т.д. Все расписывалось заранее, до «выборов», до мелочей. По су­ти, Верховный Совет СССР задолго до «выборов» форми­ровался на Старой площади в комплексе зданий ЦК. Андропов предложил выдвигать не только по сложив­шемуся партийному трафарету, но и замечать «интересных», «заметных» людей, «проводников линии партии в народе». Предложил, чтобы в высшем органе власти (су­губо формальном) были представлены и народы-изгои: немцы, крымские татары, ингуши и т. д. Конечно, эти «нововведения» не затрагивали основ по­стыдной системы «выборов», но означали, что руководст­во начало размышлять, как придать большую респектабельность советским институтам власти. Таким был Андропов: осторожным, осмотрительным, «бдительным» во всех экономических, социальных, политических и идеологических вопросах. Некоторые его шаги, направленные на «улучшение» различ­ных сфер жизни общества, были фактически бюрократи­ческой имитацией движения и поиска. Ортодоксальность мышления не позволяла главе партии и государства ре­шиться на кардинальное реформирование системы. Этого генсек просто не мог допустить. Он не уставал повторять, что «будущее за социализмом». Внешняя политика Если во внутриполитической сфере в качестве стратегического средства преодоления кризиса Системы Андропов избрал «наведение порядка», дисциплины (во всех се ипостасях), то во внешнеполитической области такого «универсального» метода найти не удавалось. На «пер­вом» человеке страны, как свинцовые гроздья, висело множество внешнеполитических проблем. Каждый день, когда Андропов мог появляться в Кремле, на его столе ле­жали шифротелеграммы и доклады о тупиковой ситуации в Афганистане, сохраняющейся напряженности в Поль­ше, глубокой неопределенности грядущих отношений с Китаем, Японией, об опасно тлеющем конфликте на Ближнем Востоке, в Эфиопии, на Юге Африки... Не «складывались» дела с Западной Европой. Но, конечно, как всегда, приоритетными были отношения с Соединен­ными Штатами. Здесь шло изнурительное перетягивание ракетно-ядерного «каната». Личное большое внимание Андропов уделял отношени­ям СССР с Китаем. После трагических событий на зате­рянном острове Даманский Советский Союз резко увели­чил количество своих войск в Забайкалье и в Сибири, раз­местил несколько соединений, при согласии Улан-Батора, в Монголии. Две величайшие азиатские державы, имею­щие самую длинную совместную границу в мире, облада­ющие ядерным оружием, настороженно и подозрительно вглядывались друг в друга. Москва не в состоянии была отделаться от комплекса: Соединенные Штаты могли больше всего выиграть от противоборства в Азии двух ги­гантов. Андропов сам лично несколько раз инструктировал вы­сокопоставленных лиц, участвующих в вялотекущих советско-китайских переговорах, проходящих то в Москве, то в Пекине. Генеральный секретарь понимал, что страна не в состоянии вынести бремя фантастической по объему ракетно-ядерной, а затем и космической гонки с США, бесконечной войны в Афганистане, брожения в социали­стических странах Восточной Европы, где располагались основные сухопутные военные силы СССР, плюс к это­му — военное противостояние с миллиардным Китаем... Андропов на заседании комиссии политбюро по Китаю предлагал изыскивать возможности и пути нормализации отношений с великим соседом. Но усилия советской стороны почти не давали положительных результатов, слишком глубокими оказались противоречия. Завязнув в сетях, самими же расставленных, втянув­шись в глобальное противоборство с США и НАТО, взва­лив на плечи бесчисленные обязательства перед своими «друзьями» во всем мире, Советский Союз все больше подрывал и без того неэффективную экономику. Пока удавалось сохранять систему на рельсах милитаризации, Союз добивался фактически одного: его боялись. Во всем мире. Андропов понимал, что это главные «козыри» его государства, чередующиеся циклы «стужи» холодной вой­ны и «оттепели» разрядки, в отношениях между двумя «лагерями» означали взаимный страх друг перед другом и неспособность перешагнуть через устойчивые предубеж­дения. Соединенным Штатам мешала их «привычка» обя­зательно быть мировым лидером, а Советскому Союзу — верность классовым, ленинским постулатам. Мы все время (как и наши политические оппоненты) хотели добиться односторонних преимуществ. Развернув в европейской части ракеты средней дальности СС-20, СССР «навис» своей мощью над всей Западной Европой. Десятки миллиардов ушли на достижение этого временно­го «преимущества». Было ясно: американцы дадут «от­вет» быстро. И они «ответили» размещением в Европе своих «Першингов-2» и крылатых ракет. Москва делала все возможное, чтобы не допустить этого. Сам Андропов в 1983 году едва ли не большую часть времени своего ми­молетного правления посвятил ракетной проблеме. Были сделаны широкомасштабные попытки «мобилизовать» мировое общественное мнение против ядерных планов США, сконцентрировать на этом усилия западноевропей­ских рабочих и коммунистических партий. По инициативе Андропова созвали «внеочередное» совещание секрета­рей ЦК братских партий по международным вопросам, где обсуждалась лишь одна «ракетная» тема. Но все тщет­но... Напротив советского ракетного «забора» в Восточ­ной Европе вырос «забор» из американских ракет в запад­ной части континента. Американские ракеты были спо­собны за 5—7 минут достигать жизненно важных центров в европейской части СССР, которому, в свою очередь, по­требовалось бы 30 минут, чтобы доставить ядерные заря­ды в Соединенные Штаты... Близорукая политика совет­ских стратегов фактически своими руками поднесла аме­риканский нож к собственному горлу. Плюс к этому — дополнительное разорение экономики. Но в СССР выс­шие руководители никогда не несут ответственности. Ни за роковые просчеты в 1939—1941 годах, ни за многолет­ний террор, ни за интервенцию в Венгрию и Чехослова­кию, ни за ввязывание в гражданскую войну в Афганиста­не. Так и с ракетами СС-20... Андропов дал несколько интервью советской и зару­бежной прессе, пытаясь доказать, что переговоры по ра­кетам средней дальности блокируют именно США. Когда Э. Берлингуэр прислал в октябре 1983 года кон­фиденциальное письмо Андропову с предложением сде­лать шаг в направлении одностороннего сокращения ра­кет средней дальности и тем самым предотвратить появ­ление в Европе американских ракет, генсек ответил: «Но где гарантия, что это удержит американцев от размеще­ния ракет в Европе? Таких гарантий нет». Андропов не захотел обсуждать возможность даже ча­стной уступки. В своем заявлении 25 ноября 1983 года Андропов, в связи с прибытием ракетных комплексов США в европейские государства, сообщил, что СССР принима­ет «ответные меры» Опасность прямой военной конфронтации резко возросла. За короткий срок своего правления Андропову не уда­лось вернуть страну даже к брежневскому куцему «детанту» Классовое мышление диктовало: борьба за паритет, ни в чем не уступать, при возможности добиваться преимущества. Когда советская делегация собралась в октябре 1983 года ехать на подготовительную встречу в Хельсинки по мерам укрепления доверия, безопасности и разоружения в Европе политбюро, с благословения Андропова, дало директиву поддержать идею о взаимном неприменении си­лы, но «не соглашаться на раскрытие военной деятельно­сти государств». А страна между тем все больше экономически обес­кровливалась. Из каждого рубля государственного бюджета (разумеется, официально не опубликованного) на военные нужды шло около 70 копеек! Ставка на силу, а не на мудрость, на геополитические интересы, а не на общечеловеческие ценности привела и мир, и соперничающие страны к самому краю ядерной пропасти. Последний раз в своей жизни Андропов вел заседание политбюро 1 сентября 1983 года. Закат «эры Андропова» Инциденту с южнокорейским «Боингом» Андропов не придал вначале особого значения. Сколько мы сбили аме­риканских самолетов-нарушителей и на Востоке, и на Балтике, над Баренцевом морем, и в Армении, даже под Свердловском... Десятки. Немало и наших воздушных ко­раблей бесследно исчезло в самых разных широтах Миро­вого океана. Только сейчас специальная президентская Комиссия, которую я возглавляю, пытается установить места вечного успокоения советских экипажей и их число. Многое уже знаем. О своих исчезнувших самолетах мы никогда раньше публично ничего не говорили и не писали. Старое большевистское правило: чем меньше народ зна­ет, тем легче им управлять. Никто в Кремле вначале и представить не мог, какая огромная волна всеобщего мирового возмущения и осуж­дения СССР поднялась за сутки в мире! Сбит гражданский воздушный корабль с 269 пассажирами! Самолет, по причинам, до сих пор до конца неизвест­ным, оказался над Камчаткой и Сахалином. Все мировые агентства, средства массовой информации множества стран в деталях беспрерывно сообщали о трагедии, разы­гравшейся в ночь на 1 сентября 1983 года над Японским морем. До настоящего времени нет ясности: случайно или преднамеренно южнокорейский «Боинг» оказался в воздушном пространстве СССР? Воз­можно, это вечная тайна истории. А она, история, есть Библия вечности... Ведь никогда доподлинно мы не узна­ем, что пережили пассажиры авиалайнера в свои послед­ние на этом свете минуты... Еще рано утром ген­секу, находившемуся в загородном доме, доложили: над южной частью Сахалина сбит американский военный са­молет. Подробности пока не сообщались. Андропов знал, в СССР существовала установка: самолету-нарушителю путем зрительных и радиосигналов предлагалось совер­шить посадку на советской территории. В случае отказа выполнить требование, пункт управления ПВО мог отдать команду на уничтожение самолета, сразу же превращаю­щегося в цель. На первые запросы США и Японии по поводу исчезнув­шего «Боинга» из Москвы отвечали: им ничего не извест­но о судьбе самолета. Затем, когда стало очевидно для всех, что самолет сбит, пытались придерживаться хру­щевской методологии— «упал сам». Но все радиопереговоры советских летчиков- истребителей с командными пунктами ПВО имелись в распоряжении электронной раз­ведки США. Неуклюжие попытки Москвы «затуманить» дело никого не могли ввести в заблуждение. На простой вопрос: как можно было спутать большой гражданский лайнер, один из самых известных в мире типов самолетов, с военным летательным аппаратом, в Москве не могли дать удовлетворительного ответа. Андропов пока наблюдал за развитием событий из Крыма. Из всех посольств шли тревожные депеши: везде де­марши, протесты, пикеты, демонстрации, возмущение. Даже «друзья» крайне смущены и не в состоянии аморти­зировать ситуацию. Андропову доложили подробности происшествия по линии Министерства обороны, КГБ, МИДа. Генсек прежде всего переговорил с Черненко: обсудите вопрос на по­литбюро, отработайте «линию»: не уступать, не занимать оборонительную позицию. Продумайте нашу реакцию на возможные санкции против нас. Черненко, оставшийся «на хозяйстве» за генсека, с го­товностью поддакивал, полностью соглашался. Задыхающийся от астмы Черненко, невзрачный человечек, вознесенный Брежневым столь высоко, в полной мере использует эти несколько месяцев фактического «заместительства» генерального. А пока он зачитывал жест­кие слова, где не было и намека на сожаление о гибели множества людей. «1 Одобрить меры, принятые в связи с нарушением южнокорейским самолетом воздушного пространства СССР 31 августа. Исходить из того, что это нарушение представляет собой преднамеренную провокацию импе­риалистических сил... способных отвлечь от мирных ини­циатив СССР. 2. Поручить отделам ЦК обеспечить наступательную линию в нашей пропаганде...». Печать, радио, телевидение СССР продолжали изла­гать «версию», отработанную 2 сентября на политбюро. США, Европу, Японию, Южную Корею захлестнула вол­на негодования: почему «Советы» вновь лгут, почему пря­мо не признают факта уничтожения гражданского авиалайнера? Несоциалистический мир не мог понять, как можно отрицать очевидное, бесспорное, почему ни Анд­ропов, ни Громыко, ни кто-либо другой из высшего руко­водства не выразят соболезнования семьям погибших ко­рейцев, американцев, японцев? Лишь в специальном Заявлении советского правитель­ства 7 сентября, через неделю после случившегося, было признано, что самолет сбит как нарушитель границы, за­летевший в воздушное пространство СССР с разведыва­тельными целями. Краткий вывод политики Андропова Трагическая гибель южнокорейского «Боинга» стала печальным символом «правления» Андропова. Большие надежды и ожидания, не сбываясь, рождают такие же большие разочарования. Становилось все более очевидным: на старых большевистских рельсах страна не дож­дется ни экономического процветания, ни сближения по­литики с общечеловеческой нравственностью, ни высоко­го духовного озарения. Рухнувший в холодные воды Японского моря южнокорейский «Боинг» стал символом краха попыток излечить выработавшую свой ресурс систему большевистскими методами. А они, эти методы, основаны на классовой жест­кости, конфронтационной логике и старом культивирова­нии лжи. Пятнадцать месяцев пребывания Андропова на высшем посту в коммунистической партии и советском государстве не богаты на памятные события во внешнеполитической сфере. Разворачивались ракеты СС-20, а затем и «Першинги - 2», еще ожесточенней и бесчеловечней стала война в Афганистане, тлел конфликт на Ближнем Востоке, притихла, но не «сломалась» Польша, не поддавался Китай на «мирные инициативы» СССР, не прекращалась ледяная риторика с Вашингтоном, странами НАТО. Каза­лось, холодные ветры вновь вот-вот будут безраздельно хозяйничать на всех континентах. Трагическая гибель южнокорейского «Боинга-747» весьма символична. Она продемонстрировала бесплодность глобальной конфронтации, неуклюжесть и идеоло­гическую заданность советской внешней политики, крайнюю непривлекательность мышления категориями «по­бед» или «поражений». § 2.3 Руководство из больницы Андропов стал генсеком будучи глубоко больным. Это все в политбюро знали. Находясь в феврале в зимнем отпуске (члены политбю­ро имели летний и зимний отпуска), Андропов почувство­вал резкое ухудшение общего состояния. Почки, которые беспокоили его всю жизнь, практически отказали. После обширных и углубленных консультаций с советскими и за­рубежными врачами прибегли к гемодиалйзу — подклю­чению индивидуального аппарата «искусственная почка» Если учесть, что и предыдущие два десятилетия Андропов часто болел, мучаясь от целого «букета» недугов, нетрудно представить его моральное состояние в связи с новым осложнением. В «личном деле» генсека сохранились ме­дицинские заключения о его болезнях, и в частности «Ин­формация 4-го Главного управления при Минздраве СССР о состоянии здоровья Ю. В. Андропова». Там гово­рится, что в 1965 и 1966 годах перенес «мелкоочаговые» инфаркты миокарда; страдает хроническим заболеванием надпочечников. В справке фиксируется, что эпизодически Андропов переносил приступы гипертонической болезни, пневмонии, страдал хроническим колитом, артритом; не покидали больного мерцательная аритмия, опоясываю­щий лишай и другие болезни. Приходится лишь удивляться, как при таком плохом со­стоянии здоровья Андропов много и настойчиво работал. Человек недюжинной воли и самообладания, он, конечно, понимал, что с его возрастом и здоровьем ему долго не продержаться. 1 сентября 1983 года, проведя заседание политбюро, продолжавшееся около трех часов, Андропов ушел в от­пуск. Спецрейс самолета доставил его не в Кисловодск, где он чаще всего отдыхал в прежние годы, а в Симферо­поль, откуда генсек отправился в один из многочисленных особняков для высшего руководства на берегу Черного моря. Туда фактически перевезли не только «отпускной» кабинет генсека, но и все медицинское оборудование, спе­циалистов. Почти ежедневно Андропов разговаривал по телефону, с Черненко, которому поручили ведение дел первого лица, иногда с Устиновым и Громыко. Хотя и в меньшем объеме, но больному лидеру регулярно достав­лялись наиболее важные служебные документы. Андро­пов, казалось, смог найти оптимальный режим, позволяю­щий «совмещать» огромную, почти абсолютную власть и сдерживать смертельную притаившуюся болезнь. Генеральный секретарь, покончив в первой половине дня с мучительными процедурами по лечению почек, по­говорив по телефону с Москвой, любил посидеть на тени­стой веранде с видом на море. Незадолго до отлета Андропова из Крыма состояние его резко ухудшилось. Как полагает академик Е. Чазов, лечивший на протяжении ряда лет главных руководителей страны, начиная с Брежнева, причиной того стала неболь­шая прогулка в парке. Легко одетый больной, устав, при­сел отдохнуть на гранитной скамейке в тени деревьев и не заметил переохлаждения организма. Скоро Андропов по­чувствовал сильный озноб. Андропов в сложившемся положении, когда уже не мог ездить в Кремль, бывать на засе­даниях высшего партийного синклита, стал использовать своеобразную форму руководства. Он подсказывал идеи своим помощникам, референтам, а те готовили аналитические записки для политбюро. Особенно много делали его помощники А. А. Александров, В. В. Шарапов. Эти послания, подписанные Андроповым, обязательно обсуждались на политбюро, по ним принимались постановления, которые включались в планы работы ЦК. Некоторые записки переадресовывались всей партии. Нельзя не отдать должное мужеству смертельно боль­ного человека, тщетно пытающегося вызвать свежий ве­тер для корпуса корабля, попавшего в исторический мерт­вый штиль. Однако судно было столь велико и монумен­тально, что слабые дуновения осторожных администра­тивных призывов не могли радикально изменить положение. В больничной палате лихорадочно работал мозг че­ловека, пытавшегося из последних сил что-то поправить к лучшему в стране, ничего при этом кардинально не пере­сматривая... Парадоксально, но это так. Почти все отведенные судьбой последние дни земной жизни Андропов, прикованный к больничной постели, ра­ботал. Хотя эта работа уже сводилась, в лучшем случае, к подписанию подготовленных документов или слабому же­сту, выражающему согласие с предложениями помощников. Одно из последних писем, отправленных от имени Андропова, датированное 28 января 1984 года, адресова­лось Рейгану. Составители речей и записок генсека подго­товили письмо в весьма жестком духе, без выражения ка­кой-либо надежды на улучшение отношений в ближайшем будущем после развертывания американских евроракет «... Будем откровенны, г-н Президент, — говорилось в по­слании, — не получается делать вид, будто ничего не про­изошло... Опасно возросла напряженность». Этот документ, прежде чем одобрить, Андропову зачи­тали, и он согласился с его содержанием. А письмо к председателю ЦК Компартии Японии К. Миямото, скреп­ленное также факсимиле генсека 8 февраля 1984 года, за сутки до своей смерти, Андропов физически не мог ни ус­лышать, ни прочитать, ни одобрить. Больной потерял со­знание еще раньше. Но могучая, отлаженная, проверен­ная, живучая, циничная бюрократическая партийная ма­шина не подала и виду, что генсек находится в коме. Пись­мо Миямото от бессознательного Андропова ушло в То­кио. По существу, с «того света» на «свет этот». Да и в день кончины генерального секретаря, последо­вавшей после полудня 9 февраля, политбюро привычно заседало. Обсуждали вопрос о весеннем севе, о соцсорев­новании, работе Комитета партийного контроля, исполь­зовании космического пространства в мирных целях, о до­полнительной помощи Афганистану, активизации советско-ливийских отношений и другие бесчисленные вопро­сы. ... Андропов умирает, а политбюро заседает «Дело» превыше всего. Хотя «соратники» чувствовали, что раз­вязка близка. Не случайно на этом заседании приняли ре­шение об отсрочке визита Г.А. Алиева в Дамаск. Партий­ная коллегия уже мысленно готовилась к самой главной, первой задаче после смерти Андропова — избранию но­вого генсека. Поэтому в это время — никаких командиро­вок... Последние несколько дней до кончины Андропов не приходил в сознание. Разум уже был украден смертью, а сердце обречено продолжало биться... Ветер времени несет нас всех в своих струях в одном направлении. Одни задерживаются в этом потоке дольше, другие — меньше. Но все в конце концов оседают в доли­не небытия, где ветер уже не влечет в грядущее, ведь те­перь человек погружается в вечность. Такова судьба всех: генсеки не пользуются исключениями. В рабочих бумагах генсека сохранились наброски сти­хотворения, принадлежащего перу Андропова: Мы бренны в этом мире под луной. Жизнь только миг. Небытие — навеки. Кружится во Вселенной шар земной, Живут и исчезают человеки... Таким был Юрий Владимирович Андропов, человек сильного, волевого, но одномерного интеллекта. В этом утверждении нет противоречия. Он мыслил глубоко и масштабно, но обречено шел до конца по узкой и тесной тропе ортодоксального ленинизма. Глава III. КОНСТАНТИН УСТИНОВИЧ ЧЕРНЕНКО § 3.1 Чиновник партии Кто мог знать, что сибирский паренек, родившийся 11 сентября 1911 года в простой крестьянской семье в де­ревне Большая Тесь Новоселовского района Краснояр­ского края, станет на короткое, очень короткое время первым человеком в России. До призыва в армию на военную службу Черненко окончил трехлетнюю школу крестьянской молодежи, где впервые узнал о содержании речи Ленина на III съезде РКСМ, составе политбюро ВКП(б), сути классовой борь­бы с кулаками и диктатуре пролетариата, неизбежности мировой пролетарской революции, коммунистическом Интернационале молодежи и еще кое о чем. Элементарная начальная грамотность плюс «политическая созна­тельность» комсомольского пропагандиста были замечены. Он стал заведующим отделом пропаганды и агитации Новоселовского райкома комсомола. В 1929—1930 годах Константин Черненько трудился в райкоме комсомола, обретая опыт идеологической работы в массах. Затем — два годы службы в пограничных войсках где Черненко вступил в ВКП(б) и был избран секретарем парторганизации 49-го погранотряда, дислоцированного в Талды-Курганской области. В Казахстане (именно там служил в погранвойсках Черненко), как писал лите­ратор Н. Фетисов, состоялось «боевое крещение» буду­щего генсека. Писатель приступил к подготовке книги о службе молодого воина на заставах Хоргос и Нарынкол — «Шесть героических суток». Фетисов все пытался уточнить детали о конкретном участии Черненко в ликви­дации банды Бекмуратова, о бое в ущелье Чебортал, жиз­ни погранотряда. Даже письмо об этом писал генсеку, во­прошая Константина Устиновича: «Интересным развлечением пограничников заставы Нарынкол было любоваться игрой любимцев пограничников — козла, собаки и кота. Помните ли это?». Если бы шестой лидер СССР побыл в своей должности не 13 месяцев, а раза в три-четыре больше, то вполне могла бы появиться книга, что-нибудь наподобие «Малой земли» Брежнева, а сам Черненко стал бы Героем Советского Союза. Впрочем, «Песня пограничников» все же успела родиться и была посвящена «ветерану Краснознаменного Панфиловского отряда товарищу Черненко Константину Устиновичу». Вот один из четырех куплетов: Сгущались тучи над границею, чернея... Бандитам путь в страну Пемуров преградил. В бой вел нас Константин Устинович Черненко. Парторг всегда был в жарком деле впереди. Кто-то из дотошных исследователей жизни генсека (та­ких у каждого «вождя» было немало) раскопал фронто­вую газету «В бой за Родину» за 29 сентября 1942 года. Там была обнаружена заметка в два десятка строк за под­писью красноармейца И. Казакова. Информация неболь­шая, поэтому я приведу ее полностью. «В связи с 25-й годовщиной Великой Октябрьской со­циалистической революции на наш фронт приехала деле­гация трудящихся Красноярского края. Делегацию воз­главляет секретарь Красноярского крайкома ВКП (б) по агитации и пропаганде тов. К. У. Черненко. Рабочие, колхозники, интеллигенция Красноярского края прислали письмо воинам нашего фронта, в котором рассказывается о героической работе в тылу — на заво­дах, в колхозах, совхозах. Делегация привезла нашим фронтовикам 59 вагонов различных подарков. В числе по­дарков — мясные и кондитерские изделия, масло, табак, мед, водка, теплые вещи и т. д. В ближайшие дни делегаты выезжают в части». Об этом примечательном факте из биографии Чернен­ко много сообщали разные газеты спустя сорок лет после события, но книгу написать не успели. Как и о том, что в 1943, 1944, 1945 годах, до окончания войны, Константин Устинович учился в Москве в высшей школе парторгани­заторов. На фронт он не просился. Деятельность этого тридцатилетнего человека в годы войны была оценена лишь медалью за доблестный труд, первой пока наградой. Они посыплются на него позже, когда он будет немощным старцем. Чтобы закончить былинные сюжеты героического прославления генерального секретаря, можно сказать о еще одной попытке создать легенду. Вскоре после того как со­стоялась коронация генсека, в ЦК поступил из Краснояр­ского края (родина Черненко) пакет с рукописью пьесы «Человеком ставится, человеком славится». Главный ге­рой сценария, конечно, Константин Устинович, проявивший свои необыкновенные качества руководителя еще в Сибири. Пьесу, как и песню, не успели или не сочли приличным сделать продукцией массово­го искусства. Пьеса примерно такого же уровня, что и песня о Черненко... Но людей на этот труд благословили партийные комитеты. Затем три года Черненко трудился в Пензе секретарем по идеологии, а с 1948 года до 1956-го, целых восемь лет, Черненко заведовал отделом пропаганды и агитации ЦК Компартии Молдавии. Это были для него решающие го­ды. Здесь республиканский идеолог летом 1950 года по­знакомился с Л. И. Брежневым, новым первым секрета­рем ЦК КП(б) республики. Друг другу они понравились. Даже очень. Взаимная симпатия оказалась долгой и ус­тойчивой — до конца жизни. С помощью Брежнева Черненко совершил выдающую­ся, уникальную партийную карьеру, начав с основания ие­рархической пирамиды до самой се головокружительной вершины. Главные, основные годы, когда Черненко сформиро­вался как почти идеальный партийный чиновник, прихо­дятся на работу в Центральном Комитете. Всего пробыл Черненко в этом «штабе», как любили в докладах гово­рить члены политбюро и секретари ЦК, целую четверть века. Из них почти 18 лет заведующим общим отделом Центрального Комитета; с 1976 года — секретарь ЦК, за­тем кандидат в члены политбюро и член политбюро, то есть Константин Устинович четыре года являлся полно­правным членом высшей партийной коллегии. Именно при Черненко роль общего отдела в аппарате ЦК стала особенно заметной, влиятельной, элитной. Сре­ди более чем двадцати отделов ЦК общий отдел всегда ис­полнял роль главной канцелярии партии, был создателем, хранителем и толкователем ее документов и тайн. В июле 1978 года, добавив к своему секретарскому титулу еще более почетный — кандидат в члены полит­бюро, — Черненко провел совещание у себя на родине, в Красноярске. Съехались в красивый город на Енисее работники общих отделов Сибири и Дальнего Востока из 21 края и области. Черненко, лично сюда пожаловавший, в докладе сказал (он очень любил итоговые цифры), что на всех зональных совещаниях работников общих отделов в партии «выступило 330 человек». Это звучало так же значимо, как если бы Сибирь получила в 1978 году на мил­лион тонн стали или зерна больше... Черненко работал много и самозабвенно. Он любил канцелярию, все ее порядки, шелест «особых» бумаг и мерцание компьютеров. Обладая скромными интеллекту­альными возможностями, он их компенсировал прилежа­нием и верноподданническим усердием. Почти все время, иногда и в воскресенье, проводил на работе, в отделе. Его семья — жена Анна Дмитриевна, дочери Елена и Вера, сын Владимир — не часто видела отца дома, в быту до­вольно ровного и спокойного человека. Черненко был не только чиновник, но и «особист». В его кабинете находилась аппаратура, с помощью которой можно было прослушивать разговоры самых высоких са­новников на Старой площади, в том числе и располагав­шихся на пятом этаже основного здания ЦК. Этот этаж — обиталище основных членов политбюро: генсека, партий­ного инквизитора Суслова, других самых влиятельных бонз режима. Черненко знал об аппарате ЦК, заведующих отделами, секретарях ЦК, членах и кандидатах политбю­ро больше других. Поэтому при кадровых перестановках Брежнев советовался прежде всего с ним: его поражало знание заведующего общим отделом самых личных и даже интимных деталей жизни и быта высоких партийных руководителей. Канцелярист ЦК стал одним из его руководителей. А без Брежнева это было бы невозможно. Вся партийная карьера — всегда на вторых ролях. Не участво­вал в войне, проработав все эти годы в тылу, проучившись в школе парторганизаторов. Не имел серьезного образо­вания: диплом Кишиневского пединститута достался ему легко — ведь он был партийным, идеологическим началь­ником не только для этого вуза в Молдавии... Никогда не был инициатором крупных партийных начинаний. Его в народе, пока не стал генсеком, мало кто знал. И тем не менее, несмотря на эти «минусы» в биогра­фии, Черненко буквально врывается в святая святых ЦК, становится секретарем, откуда рукой подать до политбю­ро... Пожалуй, за всю советскую историю нельзя найти столь яркого примера, когда к высшей власти приходили бы люди, главным «достоинством» которых была бли­зость к высшему вождю. Великая страна, великий народ в результате более чем полувекового эксперимента комму­нистов оказались полностью отстраненными от права не­посредственно избирать своих руководителей. Захвачен­ная большевиками власть в октябре 1917 года стала моно­полией одной политической силы. Но высших руководи­телей партии, которые автоматически становились и хо­зяевами государства, избирал из своей среды самый узкий клан большевистских функционеров. После смерти оче­редного старца-генсека миллионам советских людей ни­чего не оставалось, как лишь ждать сообщения по радио и в газетах: кто будет следующим «выдающимся ленинцем». Каждый новый «вождь» обрекался на прижизненную сла­ву, почитание, обладание всеми мыслимыми добродетеля­ми. Вырождение системы стало находить свое выражение не только в углубляющемся кризисе экономики, архаизме политического строя, циничном контроле над духовной сферой, но и в приходе на самые высшие посты людей, с которыми общество абсолютно не могло связывать ка­ких-либо надежд. Главой партии и государства, Верховным Главнокомандующим едва ли не самых мощных во­оруженных сил в мире стал усердный чиновник с тусклым интеллектом, биографией канцеляриста и полным отсут­ствием серьезных планов, как выводить страну из кризи­са. То было безвременье. Люди с самого прихода этого че­ловека к высшему кормилу власти стали вполголоса спра­шивать друг друга: как долго продлится это время «тор­жественных похорон»? Нет, не только лидеров, земля им пухом, а похорон великой страны и великого народа... На всех главных документах Центрального Комитета и его политбюро стояла подпись генерального секретаря, скрепленная красной печатью ЦК. Черненко едва ли знал, что то было историческое клише безвременья... § 3.2 Фаворит Брежнева Познакомились Брежнев и Черненко в июле 1950 года в Кишиневе, где уже два года Константин Устинович работал заведующим отделом пропаганды и агитации ЦК республики, а Леонид Ильич приехал, чтобы «избираться» первым секретарем, фактически советским губернатором Молдавии. Их отношения были не дружбой, а, скорее, де­ловыми контактами благожелательного патрона с одним из своих подобострастных подчиненных. Но у Брежнева что-то осталось в душе и памяти об этом среднего роста, сутуловатом человеке с невнятным говорком. Черненко никогда шефу не возражал, был строго пунктуален, всегда кстати приносил нужную справку, делал вовремя нужное предложение, исправно поставлял Брежневу тексты мно­гочисленных речей, выступлений, статей «первого» для республиканской газеты. Конечно, писал их не Черненко; он никогда так и не научится складно «лепить» фразы ни устно, ни письменно. Готовили речи для Брежнева его инструктора, а Чер­ненко лично передавал их «первому». Услужливость и ка­кая-то особая исполнительская «нужность» в этом заведу­ющем отделом сохранилась в памяти у Брежнева. Тем бо­лее что, когда он уже уехал в Москву, Черненко регуляр­но напоминал о себе подобострастными поздравительны­ми письмами и телеграммами по случаю праздников, дней рождения, награждения и т. д. Когда Брежнев после непродолжительной работы в ЦК (был секретарем и кандидатом в члены сталинского Президиума), Главпуре, Казахстане вновь оказывается в 1956 году в Москве и вновь — секретарем и кандидатом в члены Президиума, он тут же вскоре использует свое вли­яние для перевода Черненко в Москву, чего тот страстно желал. Это было мечтой Черненко. Столица! В том же году республиканский пропагандист Черненко К. У. назна­чается заведующим сектором отдела пропаганды. Долж­ность не очень крупная, если иметь в виду, что в аппарате ЦК насчитывалось более 200 секторов. Но отсюда можно было попасть (если повезет) сразу пер­вым секретарем обкома или крайкома, заместителем ми­нистра. Но Черненко никуда не собирался «прыгать». Ря­дом, хотя и на много этажей партийной иерархии выше, находился его благодетель. Черненко осторожно, нена­вязчиво напоминал о себе Брежневу и здесь. Несколько раз испрашивал разрешения встретиться с Леонидом Ильичом и приходил к нему в кабинет с воспоминаниями о солнечном Кишиневе (где Брежнев, любитель «пожить», еще был относительно молод), по-прежнему исправно по­здравлял густобрового секретаря ЦК. Для сентименталь­ного Брежнева Черненко стал чем-то вроде доброго, бла­гожелательного «земляка», близкого «однополчанина». Поэтому, как только Брежнев в 1960 году занимает пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР, он вскоре «выхлопатывает» к себе из ЦК Чернен­ко начальником секретариата, на сугубо канцелярскую должность. По характеру работы они почти каждый день встречаются. Брежневу по-прежнему нравится пункту­альность Черненко в работе с бумагами, письмами, проек­тами указов. Человек в канцелярии наконец нашел себя, почувствовал свое призвание. Какой он идеолог, «теоре­тик» с весьма «легким», мягко говоря, образованием! На ниве пропаганды и агитации Черненко никогда не выдви­нул ни одной заметной идеи, даже местной новации, не предложил хоть чуть-чуть оригинальной формы или ме­тода идеологической работы. Этот человек, исполнитель­ный по своему характеру, всегда был на вторых ролях. А в качестве начальника секретариата быстро проявил себя как въедливый канцелярист, любящий учет, порядок, чет­кую организацию в бесчисленных бумагах, письмах, жа­лобах. Уже в это время Черненко часто оказывает Бреж­неву услуги личного плана, что еще больше сближает дав­них «сослуживцев». Конечно, в дружбе не должно быть благодетелей. Но это, по большому счету, и было не дружбой, а взаимной, долгой привязанностью начальника и подчиненного. Черненко, работая в секретариате Президиума Верхов­ного Совета СССР, по долгу службы постепенно неплохо разобрался в хитросплетениях государственной машины с партийным двигателем. Ему часто приходилось иметь де­ло с крупными чиновниками Совета Министров, Госпла­на, творческих организаций, сотрудниками КГБ, МВД, Министерства обороны, руководящими функционерами из провинции. Незаметно из него вырос опытный, тертый, ловкий чиновник при высоком должностном лице. Чер­ненко ни разу не «подставил» своего патрона, не вызвал его гнев опрометчивым поступком. Он оказался стабиль­но нужным своему начальнику человеком. Брежнев очень любил лесть; Черненко на нее не скупился. Брежнев никогда не пе­регружал себя работой. Его начальник канцелярии то и дело напоминал шефу: вы так много трудитесь, побереги­те себя. Брежнев любил «кадровые» новости не только самого верхнего уровня. Черненко постоянно был в курсе. Начальник канцелярии всегда вовремя подсказывал ше­фу, чтобы «не забыли» приближающегося юбилея извест­ного, заметного человека, не обошли его высокой награ­дой или званием. В течение пяти лет Черненко работал начальником секретариата Президиума Верховного Сове­та СССР и стал «гроссмейстером» своего дела. После смещения Хрущева в ок­тябре 1964 года Брежнев становится первым секретарем (с апреля 1966 года должность стала вновь именоваться, как в ленинские времена, генеральный секретарь), он тут же, в начале 1965 года, забирает к себе Черненко. Благо теперь для этого уже никого просить было не надо. Чиновник поднимается на новую высокую ступень, он утверждается на политбюро заведующим общим отделом ЦК КПСС. На этом посту он пробудет почти 18 лет! — столько же, сколько Брежнев будет стоять во главе пар­тии и государства. Даже став, по инициативе Брежнева, в 1976 году секретарем ЦК, в 1977 году кандидатом в члены политбюро, а в 1978 году членом политбюро, Черненко продолжает руководить общим отделом ЦК. Более того, «поднявшись» в феврале 1984 года, после кончины Анд­ропова, став генеральным секретарем, Черненко оставил за собой «курирование» этого отдела! Превратившись в политического лидера одного из самых могущественных государств мира, человек в душе не мог отойти от партий­ной канцелярии, которую по-настоящему любил! Черненко стал как бы «начальником личного штаба» и самым близким советником генерального секретаря. Многие решения, особенно текущего характера, исходили прямо от Черненко, но от имени генсека. Заведующий об­щим отделом приобрел необычайное влияние в ЦК: его побаивались, ему льстили; старые члены политбюро шли к нему за «советом», в душе презирая задыхающуюся ста­рую развалину, влезшую в душу генсека. Генсек отвечал Черненко своей искренней любовью, щедрыми наградами, продвижением по партийной лестни­це на самый верх, полным доверием в любых делах. Дело дошло до того, что когда Брежнев отсутствовал на заседа­ниях политбюро, то по настоянию генсека в кресле пред­седательствующего сидел член политбюро Черненко... Именно он вел заседания. Все видели аномалию этого по­ложения, но неписаный партийный этикет и воля «перво­го» лица диктовали послушное поведение каждому члену синклита. Фаворит Брежнева К.У. Черненко не было абсолютно никаких шансов возглавить партию и страну. В нормаль­ной обстановке. Но Черненко счастливо познакомился с человеком, которому довелось почти два десятилетия за­нимать главный кабинет страны в Кремле. Когда же Чер­ненко в финале своей жизни и сам добрался до этого кабинета, то это был уже опустошенный, разбитый, надломленный человек. Такие не вкусят славы и уйдут с исторической сцены поч­ти без следа. Фаворит Брежнева... О нем, как и о патроне, быстро за­были. Правда, вначале недолго рассказывали еще о них анекдоты. Вот такой, например: Брежнев умер. Но в дей­ствительно он умер уже давно, только Черненко ему не сказал об этом... Однако и Брежнев, и Черненко — исторические персо­нажи нашей с вами драмы. А она, как известно, историей ставится не только в исполнении гениев и героев... Каждый рано или поздно бывает распят на кресте соб­ственной судьбы. Патрон и фаворит не стали исключени­ем. § 3.3 Тринадцать месяцев Из всех «главных» лидеров СССР за всю ее историю Черненко К.У. меньше всех находился на высшем пике власти, всего 13 месяцев. Это были месяцы тусклого без­временья Обществом овладело чувство апатии, политического равнодушия, какого-то смутного ожидания, а по­рой и нескрываемого интеллектуального смятения. Внешне почти ничего не изменилось. Награждали «победителей » соцсоревнования, стояли на улицах длинные очереди около полупустых магазинов, проводились многолюдные и многочасовые собрания партийных активов; переполненные электрички из ближнего и дальнего Под­московья везли в столицу граждан «развитого социалис­тического общества», надеявшихся хоть что-то купить там; милицией наглухо перекрывалось движение на ули­цах, когда длинные черные «членовозы» (лимузины выс­шего руководства) после рабочего дня отвозили «непри­касаемых» в загородные подмосковные шикарные особ­няки... Пульс страны бился вяло и как-то обречено. По-прежнему страна вела необъявленную и непонятную людям войну в Афганистане. После замученного Тараки пришел к власти его убийца Амин, которого, в свою очередь, советские спецназовцы расстреляли в его собственном дворце. СССР застрял в грязной войне, прини­мая ежедневно цинковые гробы со своими солдатами из соседней горной страны... В «социалистическом лагере» все как бы затихло в ожидании. «Солидарность» в Польше продолжала глухо сопротивляться; у Берлинской стены не прекратили уби­вать смельчаков, пытавшихся ее преодолеть; «диссиден­ты» не только из СССР, но и из Чехословакии, Венгрии, Болгарии все громче заявляли о себе, требовали свободы и соблюдения прав человека; советские самолеты везли кубинских солдат в Анголу и Эфиопию для спасения обан­кротившихся марксистских режимов. Северная Корея, все более дистанцировавшаяся от Москвы, тем не менее продолжала требовать от нас новых поставок оружия и боевой техники. Китай как бы выжидал, не отказываясь от своих «трех условий». Все попытки советской диплома­тии улучшить прохладные отношения со «срединным го­сударством» наталкивались на вежливые и в то же время жесткие отказы. СССР хотел «остаться» во Вьетнаме, но тот нуждался лишь в его технической помощи, а не в по­литических советах. В Африке и арабском мире, где воз­никли с помощью СССР режимы «социалистической ори­ентации», росли военные арсеналы. Туда ехали все новые сотни и тысячи советских военных советников. А тощая экономика этих стран неумолимо впадала в полную дис­трофию... В Вашингтоне и столицах стран НАТО все больше по­нимали: СССР надломился под тяжестью гонки вооруже­ний и кризиса директивной экономики и не хотели ни в чем уступать «империи зла». Если Андропова еще пыта­лись вытянуть из Москвы для встречи с Рейганом, Колем, некоторыми другими лидерами западного мира, то Чер­ненко уже приглашали очень немногие. Все понимали: это совершенно временная, очень временная и переходная фигура. В «коммунистическом и рабочем движении» тоже ни­чего не менялось. В штаб-квартиры марксистских партий шли из Москвы «рекомендации» — как усилить борьбу с ракетными планами США, «еврокоммунизмом», идеоло­гическими диверсиями империализма. Все сохранилось и продолжалось в духе традиций. По-прежнему лидеры и функционеры этих партий тянулись в Москву на отдых, за инструкциями, а главное — за деньгами. В СССР в тече­ние года приезжали не менее 2—2, 5 тысячи руководите­лей разного уровня из «братских компартий». В междуна­родном отделе ЦК, с его почти двадцатью секторами, при­кидывали, как лучше распределить многомиллионный ва­лютный бюджет «для помощи братским партиям». И рас­пределяли. Миллионы долларов, фунтов, марок, франков, как в ленинские времена. Только теперь опыта и конспи­рации в этом деле было больше... Везли народные деньги на Запад и Восток, конечно, представители КГБ. Не было ни одного провала в доставке. Лидеры всегда фокусируют на себе повышенное внима­ние. От наблюдательных визитеров не могло укрыться, что задыхающийся новый шестой лидер с трудом общает­ся по заготовленной помощниками бумажке, отвечает на вопросы крайне односложно и элементарно. Как писала парижская «Русская мысль» в марте 1984 года: у Черненко «самой примечательной чертой является отсутствие всякой примечательности». Сутулый покашливающий человек с короткой шеей в отличие от Андропова фактически не пытался ничего серьезно изменять. Ему было трудно не только ходить, но и думать. Он привык работать с документами по накатанной колее решений, контроля, отчетов, директив. Выступая на первом, «своем», заседании политбюро, Черненко особо педалировал на то, что «решения фев­ральского пленума получили полную поддержку в партии, стране, братских странах и коммунистическом движении». Черненко в своей речи добросовестно повторил андроповские сюжеты о необходимости «рассматривать на полит­бюро только крупные вопросы», о важности «улучшения управления сельским хозяйством и промышленностью», о налаживании «контроля исполнения», «повышения дис­циплинированности людей», об уменьшении «потока бумагооборота...» и т. д. Перераспределение обязанностей 23 февраля 1984 года, Черненко произвел перераспределение обязанностей его членов. Себе он взял традиционные вопросы генсеков: организа­цию работы коллегии, оборону страны и безопасность, основные вопросы внутренней и внешней политики, рас­становку основных кадров партии и государства, а также «повесил» на себя отдел внешнеполитической пропаганды и любимые детища — общий отдел и Управление делами ЦК (по сути, специальную личную канцелярию и общее «хозяйство» ЦК). Горбачеву, ставшему «человеком номер два», он выде­лил работу секретариата ЦК и все сельскохозяйственные вопросы. Но в конце заседания генсек еще поднагрузил Горбачева, передав ему руководство комиссией по Польше. Очень скоро новый генсек дал всем понять: никаких крупных новаций в работу высшего органа партийной и государственной власти вносить он не собирается и не бу­дет. А если что и будет, то скорее как возврат к брежневскому безмятежному, сонному бытию. 5 апреля 1984 года, с согласия Черненко и по настоянию многочис­ленных ленинских ортодоксов, ЦК КПСС и Совет Мини­стров СССР принимают новое постановление: «Продол­жить в 1984—1985 годах сооружение памятников Ленину в населенных пунктах согласно приложению». Монументальное идеологическое безумие было про­должено. Каменные, чугунные, бетонные, бронзовые идо­лы вождя вновь стали расти по городам и весям неогляд­ной державы. *** Став генсеком, Черненко получил сразу же несколько предложений посетить некоторые страны, в том числе и «престижные». Вашингтон, например, как и в отношении Андропова, вел зондаж о возможности встречи Черненко с американским президентом. На зондирующее письмо Рейгана в марте 1984 года бы­ло подготовлено ответное от имени Черненко, где говори­лось, что новый советский лидер придает «большое значе­ние нашей переписке» и своим посланием не ставит «пе­ред собой цели заниматься упреками». В словах «пока об­надеживающих признаков улучшения отношений не видно» делался прозрачный намек на то, что без американ­ских уступок по евроракетам и военному космосу было бы нелогично ожидать чего-то позитивного, нового. Генсек, внимательно прочитав проект ответа, подго­товленный МИДом и международным отделом ЦК, как обычно, «рваными» буквами подписал: «К. Черненко», со­гласившись, что сейчас лучше всего заморозить советско- американские отношения в том состоянии, какие они есть. А главное — Москва хотела «насолить» Рейгану в год президентских выборов в Америке. Некоторые предложения о своих визитах Черненко да­же принял, как, например, от канцлера Коля, сказав, прав­да, Геншеру: «О конкретном сроке придется, видимо, по­думать несколько позже с учетом всех обстоятельств и складывающейся обстановки». Но приглашавшие знали: «складывающаяся обстановка» — суть быстро ухудшаю­щееся здоровье самого старого (при избрании) генераль­ного секретаря ЦК КПСС. Но Черненко «компенсировал» свою вынужденную по­литическую оседлость довольно бурной деятельностью по приему крупных зарубежных лидеров, известных между­народных общественных деятелей, послов. В качестве лидера страны Черненко в самом начале своей генсековской карьеры встретился не с кем-нибудь, а с самой Маргарет Тэтчер. Встреча состоялась 14 февра­ля 1984 года в присутствии А. А. Громыко и министра ино­странных дел Великобритании Дж. Хау. Для Черненко (так же делали всегда и для Брежнева) отпечатали очень крупными буквами на нескольких лис­тах бумаги текст его «беседы». Едва поздоровавшись и предложив сесть высокой гостье, новый генсек уткнулся в шпаргалки и задыхающейся скороговоркой зачитал «за­готовку». Тэтчер холодно, но с известным любопытством смотрела на невзрачного, седого, явно больного человека, который почему-то стал первьм лицом в этой гигантской и мощной стране. Переводчик едва поспевал переводить бесконечно общие фразы, которые советская дипломатия нудно повторяла уже долгие годы: «... Мы сторонники ак­тивного и серьезного политического диалога, нас не надо убеждать в его целесообразности. Но диалог должен вес­тись на равных, а не с «позиции силы». И он должен быть. Без всякого, разумеется, текста, выделив три группы проблем в англо-советских отношениях, «железная леди» с такой же железной логикой сформули­ровала некоторые направления возможной совместной деятельности по их разрешению. Примерно прошли и другие встречи Чер­ненко: весной 1984 года — с президентом Финляндии М. Койвисто, тогда же — с министром иностранных дел Италии Андреотти, министром иностранных дел ФРГ Г. Д. Геншером, генеральным секретарем ЦК Компартии Греции X. Флоракисом; летом — с лидерами соцстран Живковым, Кадаром, Гусаком, Родригесом, Чаушеску, Ле Зуаном, Хонеккером. Кстати, через месяц, в августе, ру­ководитель ГДР Э . Хонеккер совершил, по его просьбе, «закрытый визит» в Москву, во время которого обсуж­дались вопросы внутригерманских отношений и углубле­ния двустороннего экономического сотрудничества. Разу­меется, в протоколах политбюро обязательно отмечено: «Итоги беседы Генерального секретаря с таким-то одоб­рены». Хотя что одобрять? За свое короткое «генсекство» Черненко смог провес­ти на удивление немало встреч с зарубежными деятелями. Ему нравилось мелькать на экранах телеприемников и в заголовках газет. Едва ли он думал, смею догадываться, об истинном значении этих «встреч». На них Черненко не поднял ни одной крупной международной проблемы, не добился прорыва ни в одной из областей, не заставил мир говорить о некоей новой «инициативе Советов». Больной и быстро стареющий человек, полностью износивший се­бя, как старый мундир, в чиновничьем рвении был спосо­бен лишь «озвучить» в беседах 3-4 страницы мидовского (одобренного в соответствующих отделах ЦК) текста, вы­слушать ответный спич и после этого, сказав две-три де­журные фразы, заглянув опять-таки в «материал для бе­седы», немощно пожать руку «собеседнику». Таковы бы­ли «беседы» без бесед. *** То и дело оказывалась безвозмездная срочная экономи­ческая помощь Никарагуа (хлеб, нефть, оружие) на сотни миллионов долларов, как и другим «революционным» странам. Черненко ставил свою подпись под подобными документами, ни разу не возразив. Такая же помощь, пре­имущественно «специмуществом» (так именовалось для маскировки оружие и военная техника), шла в НДРИ, Ан­голу, Мозамбик, Судан, Ливан, Ливию, Сирию, Вьетнам, Лаос, Камбоджу, многие другие страны. Генеральный се­кретарь был просто человеком, кто регулярно ставил высшую подпись, прежде чем нефть, хлеб, оборудование, медикаменты, «специмущество» сталкивались в бездон­ную «черную дыру» старой коминтерновской политики. По-прежнему в международных политических делах, комдвижении Москва пыталась дирижировать. Так, 11— 12 июля 1984 года в Москве состоялось очередное сове­щание секретарей ЦК БКП, ВСРП, КПВ, СЕПГ, КП Ку­бы, НРЛП, МНРП, ПОРП, РКП, КПСС и КПЧ. На со­вещании все обсуждали, как наставить побольше «палок» в американские «ракетные колеса», как использовать ев­ропейские и мировые общественные форумы для «про­движения» собственных планов. При Черненко все осталось, как было раньше: жесткая ортодоксия, что касается идеологических вопросов, ук­репление социалистического содружества во главе с СССР, международного коммунистического движения, стран «социалистической ориентации» и, конечно, конфронтационный курс по отношению к США и НАТО. Шестой лидер КПСС и СССР был не в состоянии внести в советскую внешнюю политику нечто такое, что могло сохранить на ней хоть какой-то отпечаток личного «твор­чества», мысли, интереса. Генсек практически никуда не ездил. Ему было трудно, да он и не слыл мастером соблюдать старую большевист­скую традицию «общения с народом». А вот штурвал по­литбюро не выпускал из рук. Лишь когда 16 июля 1984 го­да он ушел в отпуск, то 19 числа этого месяца за предсе­дательское место впервые сел М . С. Горбачев, возможно чувствуя, что скоро обоснуется здесь надолго. Но уже в середине августа Черненко вновь у «пульта управления». Он никак не хотел надолго покидать свой пост. Возмож­но, боялся «хрущевского варианта». За короткий исторический миг, что пробыл на вершине властного холма Черненко, политбюро все же коснулось нескольких серьезных вопросов. Именно коснулось. Один из них — атомная энергетика. Специалисты, приглашен­ные на заседание, доложили, что с 1976 года мощность АЭС в стране возросла в 4, 5 раза и достигла 20 миллионов киловатт. Поражало воображение то, что в этот момент шло строительство еще более 20 атомных станций общей мощностью 85 миллионов киловатт! Ученые и специалисты в своих докладах к заседанию политбюро привлекали внимание высших руководителей партии и страны к тому, что имеются серьезные просчеты в проектировании АЭС, особенно это касается ядерной, радиационной и пожарной безопасности. То были проро­ческие, серьезные сигналы, однако плохо услышанные. Заключал обсуждение генеральный секретарь. Листы с заготовленным для него текстом тряслись в его руках. Он с трудом, путая, называл цифры, произносил незнакомые ему технические термины, задыхался, несколько раз до­ставал баллончик из кармана и, прикрыв его ладонью, «пшикал» в рот. Участники заседания молча глядели в свои блокноты... Немного отходил и продолжал озвучи­вать совершенно непонятный для него текст. Больше на­пирал на то, что на «одной площадке, где строится АЭС, количество монтажников превышает нередко 10 тысяч человек, а за рубежом в 2—3 раза меньше». Неподнимая головы, осуждал «штурмовщину», «сла­бую исполнительскую дисциплину», «отсутствие порядка» в атомной энергетике. Эти заклинания были привычными, дежурными, которые, как гладкие морские камушки, пе­редвигаются туда-обратно во время морских приливов и отливов. О реальной безопасности АЭС Черненко, по­скольку ему об этом не написали, естественно, ничего не сказал. В постановлении, принятом политбюро, министры Ве­личко В. М., Майорец А. И., Шкабардня М. С. «обязыва­лись устранить серьезные недостатки в производстве обо­рудования, контроля, надежности, увеличении ресурсов работы техники, хранении и регенерации ядерного топлива». Казенное решение инициировало и казенное к нему отношение. Ядерная опасность, напомнившая вскоре о себе смертельным дыханием Чернобыля, не была прочувство­вана высшими руководителями ни на рациональном, ни на эмоциональном уровнях. Нафаршированная ядерными объектами страна, ее руководители далеко не адекватно реагировали на грозные вызовы, рожденные проникнове­нием человека в тайны физического бытия. *** Больной, буквально разваливающийся Черненко все еще пытался появляться на людях и даже выступать на не­которых форумах. Летом 1984 года в Большом Кремлевском дворце прохо­дило Всеармейское совещание комсомольских работни­ков. После докладов, отчетов моло­дежных армейских работников к трибуне с трудом спус­тился Черненко. Пятнадцатиминутную речь произнес так, что было совершенно трудно понять ее смысл. Через каждые две-три минуты замолкал, вытирал лоб, манипулировал баллончиком, доставая из кармана, направлял его в рот, задыхался... После речи генсека сразу же объявили пе­рерыв и предложили пройти в Георгиевский зал для фото­графирования с генеральным секретарем. Эти 100—120 метров Черненко шел минут двадцать, поминутно оста­навливаясь. Со всех сторон ему что-то говорили сопро­вождавшие, с целью создать впечатление, будто он оста­навливается не из-за немощи, а для разговора, беседы. Иногда генсек мучительно улыбался, поворачивая голову то вправо, то влево, с трудом, видимо, соображая, куда его ведут, зачем все это, что ему говорят люди в военных мун­дирах... В октябре 1984 года он еще раз рискнул в последний раз выступить с публичной речью. Здесь его подвигла на заключительное «самосожжение» сама идея Всесоюзного совещания. В Москву были вызваны пред­ставители народных контролеров, которых, как заявил сам Черненко, в стране 10 миллионов! Поистине ленин­ская идея всеобщего, тотального контроля достигла урод­ливого апогея в своей материализации. Контролировали все и всех, а страна жила все хуже и хуже, подтверждая глубокую историческую ошибочность ленинского тезиса: «Учет и контроль — вот главная экономическая задача». Если с Андроповым народ, и особенно интеллигенция, связывал какие-то надежды на благие перемены в обще­стве, то черненковское безвременье дышало безысходно­стью, духовной тоской и всеобщим равнодушием. Да, рав­нодушием к Черненко, КПСС, «марксизму-ленинизму», «мудрой политике ЦК». Однако наиболее проницатель­ные люди чувствовали, «что сила продолжающейся ночи уже сломлена». Черненковское «генсекство» — год безвременья и смутных, неясных ожиданий чего-то нового, неопределен­ного, другого, которое притаилось где-то здесь, недалеко... Некоторые из основных идей, взятых на вооружение Горбачевым в начале «перестройки», просматриваются уже у Черненко. Но только «просматриваются». Молодое окружение генерального секретаря, и прежде всего его помощники доктор философских наук В.А. Печенев, В. Прибытков, некоторые другие работники аппарата пытались внести хоть какую-то свежую струю в монотон­ность ортодоксальных речей и заявлений Черненко. Вот в частности, три будущие «горбачевские» идеи, озвучен­ные еще шестым лидером КПСС и СССР. На апрельском пленуме ЦК (1984 г.), который сам Черненко считал «главньм» в своей генсековской биогра­фии, провозглашалось, что нужно «лучше использовать те резервы активизации масс, которые заложены в даль­нейшем совершенствовании социалистической демокра­тии, всей политической системы общества». Именно идея «совершенствования социалистической демократии»: была ведущей у Горбачева, с помощью которой он смог «расшевелить» партию и общество. Черненко лишь фор­мально провозгласил эту мысль, как обычный антуражный большевистский лозунг, и никогда больше не возвра­щался к нему. Но появление таких установок в речи ген­сека свидетельствует, что «нечто» уже витало в духовной атмосфере, однако Черненко не был способен почувство­вать какие-то глубинные подвижки в общественном умо­настроении, уставшем от догматизма и марксистской ор­тодоксальности. Вновь дежурный лозунг, который, однако, помог через два года Горбачеву повести хотя бы словесное наступле­ние на периферийную номенклатуру. Для Черненко борь­ба за «золотой фонд» была привычным заклинанием, по­зой, традиционным антуражем. Но в близком окружении, как это часто бывает, глубже понимали ситуацию, чем сам лидер. Черненко был способен лишь действовать в рамках привычных стереотипов, традиционных «ленин­ских норм» и неписаных правил функционирования пар­тийного аппарата. В своей «тронной речи» 13 февраля 1984 года Черненко, по обыкновению тороп­ливо проглатывая слова, заявил, что начата напряженная работа, направленная на то, чтобы «придать мощное уско­рение развитию народного хозяйства». К этой идее Черненко, по настоянию своих помощни­ков, вернулся еще только раз в июле 1984 года, когда он направил своим коллегам очередную записку о необходи­мости ускорения научно-технического прогресса. Едва ли он придавал ей большее значение, чем просто необхо­димому лозунгу. Канун перестройки, совпавший с «правлени­ем» Черненко, это не только временное понятие. Самые первые токи, движения, ощущения, предчувствия гряду­щих перемен появились именно в 1984 году. Но благодаря не Черненко, а той атмосфере, где уже рождались некото­рые идеи перестройки. Разговоры (именно разговоры) о «совершенствова­нии», возможно, появились и потому, что убогое, бесцвет­ное, бесперспективное, мертвящее партийное «правле­ние» при Черненко стало особо рельефно зримым, оче­видным. Фигура самого Черненко, старого человека с отечными маленькими глазами, с невнятной торопливой речью, вызывала жалость и недоумение у людей. Все больше людей чувствовало, что страна подошла к внешне невидимому рубежу, за которым возможны же­ланные перемены. Уже очень немногих могли ввести в за­блуждение публикуемые (и непубликуемые) списки на­гражденных за «успехи» в социалистическом соревнова­нии и социалистическом строительстве. Награждались по решению ЦК: издательство «Правда», Сочинский порт, г. Таллин, г. Архангельск, Мелеузовский химический за­вод, Союз писателей СССР... можно перечислять до бес­конечности. Чем хуже шли дела в стране, тем щедрее на награды, чины, звания становилось партийное руководст­во, в том числе самим себе. Маразматические властители утрачивали элементарный контроль над своими тщеслав­ными слабостями. В середине сентября 1984 года после двухмесячного отпуска появился в Кремле Черненко, совсем не посвежев­ший от ласкового южного солнца и соленого бриза Черноморья. Свое появление он ознаменовал очередным награждением себя высшим отличием страны. Политбюро решило 23 сентяб­ря объявить стране в главной информационной телепро­грамме «Время», а 24-го, в день рождения генсека, — и в печати, что «за выдающиеся заслуги в партийной и госу­дарственной деятельности по разработке и осуществле­нию ленинской внутренней и внешней политики, разви­тию экономики и культуры, укреплению обороноспособ­ности СССР, большой личный вклад...» и т.д. наградить Черненко Константина Устиновича орденом Ленина и Зо­лотой Звездой «Серп и Молот». В феврале 1982 года политбюро одобрило присуждение ленинских и государст­венных премий за «Историю внешней политики СССР, 1917—1980 гг.» в двух томах, как и за многотомник по международным конференциям периода Второй мировой войны. В числе лауреатов, удостоенных Ленинской пре­мии, — Константин Устинович Черненко, ничего не смысливший ни в историографии вопроса, не сделавший абсолютно никакого научного вклада в создание трудов. Но иметь ленинское лауреатство считалось очень пре­стижным... Несмотря на «большой личный вклад» шестого лидера СССР во внутреннюю и внешнюю политику страны, кри­зисные явления в экономике, народном хозяйстве стали еще более глубокими. Вот только одна сфера, которая интегрально характеризует состояние экономики государст­ва. В 1984 году Советским Союзом закуплено на Западе 45,5 миллиона тонн зерна и зернопродуктов, 484 тысячи тонн мяса и мясопродуктов, свьпне одного миллиона тонн масла животного и растительного, других продовольст­венных товаров на свободно конвертируемую валюту. Страна для этого отправила за рубеж более 300 тонн зо­лота, огромные валютные суммы, вырученные за продажу газа, нефти, леса, другого сырья. Государство, потенци­ально чрезвычайно богатое, проедало природные ресур­сы, будучи совершенно не в состоянии прокормить свой народ. Все усиливалась тенденция перехода предприятий на импортное оборудование, которое, однако, использова­лось из рук вон плохо. Собственное станкостроение все более отставало. В 1984 году из 272 предприятий и объек­тов, сооружаемых на импортном оборудовании, большин­ство не выполнило плановых заданий. На 1 января 1985 года остались не введенными в эксплуатацию 506 ком­плектов импортного оборудования. Однако поток заявок на закупку зарубежной технологии продолжал расти. Бесхозяйственность, игнорирование экономической целесообразности, затыкание бесчисленных «дыр» за счет проедания национальных ресурсов все отчетливее обозна­чали контуры приближающегося тотального кризиса об­щества. Хотя официальная статистика, манипулируя по­казателями, утверждала, что общий объем промышленно­го производства увеличился на 4,2 процента при годовом плане 3,8 процента. Производительность труда, по офици­озу, возросла в промышленности на 3,9 процента. Естест­венно, считалось, что возросли и реальные доходы на ду­шу населения на 3,3 процента. Благополучным показателям уже мало кто верил: сплошной «дефицит», пустые полки магазинов, скрытая спекуляция, приписки, поездки в столицу «за колбасой» превратились в явление советской жизни. Черненко к концу 1984 года стал приезжать в Кремль или на Старую площадь не каждый день. Но если и приез­жал, то был в своем кабинете максимум 2—3 часа. Он за­дыхался. Легочная и сердечная недостаточность усугубля­лись хроническим гепатитом печени. Человек умирал на глазах своих соратников. Однако в дни заседаний полит­бюро Черненко собирал тающие силы и приезжал на заседание: ему очень не хотелось даже временно уступать поста, столь нелепо и неожиданно ему доставшегося. У Черненко еще хватило сил прибыть на большой прием 7 ноября 1984 года, посвященный очередной годовщине Октябрьской революции и проходивший в банкетном зале Кремлевского Дворца съездов. Блестящая толпа «высшего света» — дипломаты, министры, деятели искус­ства, передовики производства, генералитет слушали со­вершенно невнятную речь генсека. Появления на политбюро, которые Черненко, похоже, ставил своей целью, давались ему все труднее и труднее. Так, 3 января 1985 года он с трудом смог собраться и при­ехать в Кремль на заседание. Были довольно быстро рас­смотрены 14 вопросов повестки дня. Все видели ужасное состояние генсека и старались ускорить принятие реше­ний без обсуждения. Набор вопросов был обычным: об очередной сессии Верховного Совета СССР, директивах бесед Громыко с Шульцем в Женеве, об итогах визита Горбачева в Англию (одобрили), согласились со сниже­нием розничных цен на автомобили «Запорожец» и «Ни­ва» (впервые в советской истории наметилось затоварива­ние этими машинами) и, наконец, рассмотрели записку об­щего отдела «Об итогах работы политбюро в 1984 году». Черненко поручил своему бывшему заместителю К. М. Боголюбову «подытожить» год его «генсекства». Старый канцелярист потрудился на славу. На 28 страницах была написана хвалебная ода правлению старца. В документе 27 раз упоминается генеральный секретарь, фактически на каждой странице «указания», «выступления», «выводы», «записки», «беседы», «речи» товарища Черненко... Итоги работы выражаются такими «впечатляющими» цифрами: в 1984 году состоялось 48 заседаний политбюро и 42 — секретариата ЦК. Принято 3760 постановлений политбюро, из них — 529 на заседаниях и 3231 — голосо­ванием заочно. Секретариат ЦК принял 5452 постановле­ния, в том числе на заседаниях — 980, голосованием заоч­но — 4472. Работали Комиссии по проекту Программы партии, топливно-энергетическому комплексу. Продо­вольственной программе, реформе общеобразовательной школы, по Польше, Китаю, Афганистану, внешнеполити­ческой пропаганде, товарам народного потребления и дру­гие. В «Итогах» дается высокая оценка «миролюбивой со­ветской внешней политике» и результатам бесед товари­ща Черненко с руководителями братских социалистичес­ких государств, развивающихся и капиталистических стран. Политбюро продолжало укрепление руководящего состава партийных органов и утвердило 28 новых первых секретарей обкомов, крайкомов, ЦК компартий союзных республик, назначило 12 новых союзных министров... В ЦК поступило за год 255 тысяч экземпляров всякого рода служебной корреспонденции. Количество писем, по­лученных в Центральном Комитете, достигло более 600 тысяч. Только генеральному секретарю и другим членам высшего руководства доложено более 9 тысяч писем... Огромный отчет с массой цифровых выкладок, переме­жаемых славословиями в адрес генерального секретаря... Однако в записке практически отсутствует глубокий ана­лиз роли политбюро в преодолении кризисных явлений в обществе, слабой общественной активности населения, продолжающейся бюрократизации государственных структур, последствий подмены партийными комитетами советских органов власти и других вопросов. Записка общего отдела, подготовленная по указанию Черненко, еще раз подтвердила, что шестой лидер оказал­ся полностью неспособным на внесение в жизнь хотя бы некоторых реальных реформаторских идей. С другой сто­роны, историческая пауза безвременья лишь усилила ожидание необходимости кардинальных перемен в обще­стве. В той ленинской системе, где людям уровня Чернен­ко становится возможным возглавлять партию и государство, эти перемены могли быть начаты только сверху. Оставалось ждать, придет ли на смену профессио­нальному партийному чиновнику человек, который услы­шит призыв своей судьбы в инициировании выстраданных перемен. Когда начнется долгожданная Реформация? Страна чувствовала безвременье. Общественное умо­настроение было таково, что все ждали крупных перемен. Но в такой стране, как СССР, они могли начаться только со сменой первого лица. Все смутно понимали, что обще­ство подошло к тому незримому рубежу, когда должен на­чаться перелом, изменения, крупные перемены. Судьбе было угодно обрушить на разваливающегося человека все мыслимые болезни: к легочной и сердечной недостаточности прибавилась пневмония, когда он лечил­ся в Кисловодске; цирроз печени, усилились дистрофиче­ские изменения в других органах и тканях. Целый сонм врачей, возглавляемых академиком Чазовым, пытался продлить агонию шестого лидера СССР. Незаменимость вождя у большевиков приняла гротеск­ные формы. Брежнев, Андропов, Черненко, уже проща­ясь с жизнью и будучи не в состоянии делать что-то раци­ональное, должны были решать кадровые перестановки, определять даты форумов, уточнять повестки дня каких-то совещаний. Даже великое таинство, смерть, наследники Ленина не хотели принимать во внимание. Земная суета до послед­них минут, до последнего вздоха... А вокруг умирающего генсека все еще суетились, пытаясь представить «дееспо­собность» власти. Вся страна запомнила, как еще один старец, Гришин, не отказавшийся, скорее всего, от самых честолюбивых надежд, вытащил полумертвого, едва сто­явшего на ногах Черненко из койки к избирательной урне, принесенной к нему в больничную палату. Призрак дро­жащей рукой едва-едва смог поднять и опустить бюлле­тень... Когда генсек находился уже почти в коме, последним документом, скрепленным помощниками его факсимиле, был ответ в Токио на письмо Миямото вечером 9 марта 1985 года. Фактически это был ответ с «того света». Ведь получил Миямото письмо несколько дней спустя. Игра исторического случая или особый мистический знак: последнее письмо уже потерявшего сознание Анд­ропова с его факсимиле (сам уже подписать был не в со­стоянии) ушло 8 февраля 1984 года в Токио руководите­лю компартии Миямото... У Черненко последнее в этой земной жизни письмо было тоже адресовано Миямото... Переступая невидимую черту, отделяющую земное бытие от небытия, пятый и шестой «вожди» последние импуль­сы угасающей жизни направили на Восток, одному и тому же человеку... В полдень 10 марта 1985 года шестой лидер КПСС и СССР потерял сознание, а в 19 часов 20 минут у него ос­тановилось сердце. Смерть, которую все давно предвиде­ли, никого, кроме близких, не взволновала и не огорчила. Старцы из политбюро уходили один за другим. Анна Дми­триевна, жена генсека, и трое его детей скорбели о муже и отце. Они не могли не понимать, что неожиданная карь­ера резко сократила земную жизнь человека, призвание которого было совсем в другом. Умер в январе 1982 года «серый кардинал» ЦК Суслов, в декабре 1984 года — Устинов. Черненко, ставший выс­шим руководителем страны в наиболее преклонном воз­расте за всю историю СССР, не оставил после себя ниче­го памятного, кроме образа нелепого, случайного, исчер­павшего себя человека. Но нет, он не был случайным: та­кова была «воля» деградирующей системы. Смерть отоб­рала у шестого «вождя» жизнь, которая уже едва ли мог­ла пригодиться власти, той, что всю жизнь укреплял Чер­ненко. Возможно, это было наиболее достойным завершением необычной карьеры Большого Чиновника? Люди устали от высоких похорон. За три года страна «простилась» с тремя генеральными секретарями. С Чер­ненко действовали «сноровисто» и быстро. События раз­вивались даже стремительно. Менее чем через сутки по­сле смерти Черненко страна уже имела следующего, седь­мого «вождя» КПСС (а вскоре, естественно, он стал и первым лицом государства). Ничего не оставил после себя Черненко: ни сенсацион­ных рабочих записей, ни каких-то личных заметок или воспоминаний, ни завещания. Когда вызвали мастера, что­бы вскрыть личный цифровой сейф, то после небольшой возни с кодами была распахнута стальная дверца. После­довала немая сцена. Все были поражены: кроме тоню­сенькой папочки с документами весь сейф был забит пач­ками с деньгами... В ящиках письменного стола генсека тоже были деньги, деньги. Откуда они и зачем вождю та­кие огромные суммы? О происхождении их можно только догадываться и предполагать. Соратники спешили перевернуть страницу, связанную с Черненко. У всех в душе, по себе помню, были смутные ожидания и даже какой-то страх. Да, страх: неужели ка­кой-нибудь Гришин вновь поведет страну в никуда? Все устали от безвременья. Ведь история — это не просто го­ды, связанные цепью событий. История — это Библия Вечности, которую пишут сами люди. Они уже оставили на скрижалях советской истории имена шести руководи­телей, шести «вождей», которые столько обещали...

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.

Александров-Агентов А.М. От Коллонтай до Горбачева. М., 1994. Андропов Ю.В. Избранные речи и статьи. М., 1979. Болдин В.И. Крушение пьедестала. М., 1995. Брежнев Л.И. Малая земля. М., 1979. Брежнев Л.И. Материалы к биографии. М., 1991. Волкогонов Д.А. Семь вождей. М., 1995. Головатенко А. История России: спорные проблемы. Пособие для поступающих на гуманитарные факультеты. М., 1994. Горбачев М.С. Живое творчество народа. М., 1985. Грачев А. Кремлевская хроника. М., 1994. Дмитриенко В.П., Есаков В.Д. История отечества. М., 1995. Зуев М.Н. История России. М., 1997. Кислицын С.А. История России в вопросах и в ответах. Курс лекций. Учеб. пособие. Ростов-на-Дону, 1997. Личман Б.В. История России: Вторая половина XIX - XX вв. Курс лекций. Екатеринбург, 1995., т. 1 – 2. Медведев В. Человек за спиной. М., 1994. Медведев Р. Личность и эпоха. Политический портрет Л.И. Брежнева. М., 1991. Медведев Р. Генсек с Лубянки. М., 1993. Орлов А.С. Пособие по истории отечества. М., 1997. Пушкарёв С.Г. Обзор русской истории. Ставрополь, 1993. Родин И.О., Пименова Т.М. Вся история в одном томе. М., 1997. Сахаров А.Н. История России: С XIX - XX века. М., 1997. Чазов Е.И. Здоровье и власть. М., 1991. Черненко К.У. Избранные речи и статьи. М., 1984. Черняев А.С. Шесть лет с Горбачевым. М., 1993. Шахназаров Г. Цена свободы. М., 1993.
© 2010 Рефераты