Статья: Александр I

сословий, привилегии дво­рянства и отсутствие политических и гражданских прав

у “народа рабочего”, куда им зачислялись помещичьи кре­стьяне, рабочие по

найму и домашние слуги. В “среднее состояние” включались свободные, но

непривилегиро­ванные сословия (купцы, мещане, государственные кре­стьяне),

которым предоставлялись “гражданские”, лич­ные и по имуществу, но не

политические (участие в управ­лении) права. Проект проводил принцип

“разделения вла­стей” — законодательной, исполнительной и судебной, при

независимости судебной власти и ответственности ис­полнительной перед

законодательной. Эта система да­вала доступ к управлению страной дворянству и

верхам нарождающейся буржуазии, нисколько не нарушая абсо­лютной власти царя.

Александр I признал проект “удовлетворительным и полезным”, однако проведение

его в жизнь встретило сильное противодействие со стороны высших сановни­ков,

считавших его слишком радикальным и “опасным”, и дело свелось к учреждению в

1810 г. Государственного совета — законосовещательного органа при императоре.

Новый орган, централизуя законодательное дело, обес­печивал единообразие

юридических норм, предотвращая появление противоречий в законодательных

актах, но сама законодательная инициатива и окончательное утверждение законов

оставались всецело прерогативой царя. Члены Государственного совета не

избирались, а назначались императором Сперанский получил важную должность

государственного секретаря — начальника канцелярии Государственного совета.

1807 — 1812гг. — вершина карьеры Сперанского: он за­нимал посты товарища

(заместителя) министра юстиции, директора Комиссии составления законов и

Комиссии финляндских дел, ведал подготовкой и проведением фи­нансовых реформ.

В 1811 г. было обнародовано подготовленное Сперан­ским “Общее учреждение

министерств”, которое увен­чало министерскую реформу, начатую в 1802 г.,

когда старые петровские коллегии были заменены новой евро­пейской формой

высшей исполнительной власти — мини­стерствами. Теперь дела по каждому

ведомству решались не “коллегией” во главе с ее президентом, а единолично

министром, ответственным только перед императором. Если первоначально, по

положению 1802 г., структура и функции министерств еще не были четко

определены, то новый закон 1811 г. строго разграничивал компетенцию

министерств, увеличивал их численность (с 8 до 12), уста­навливал принцип

единоначалия и регламентировал взаимоотношения министерств с другими органами

выс­шего государственного управления — Сенатом, Комите­том министров и

Государственным советом. Реорганизо­ванное таким образом при Александре I

центральное управление просуществовало, с небольшими изменени­ями, вплоть до

1917 года.

Преобразовательная деятельность Сперанского выз­вала недовольство в

реакционных придворных кругах; во­круг него плелись интриги. До Александра I

доходили слухи, муссируемые придворной средой, о “неблаговид­ных” отзывах о

нем Сперанского. Самолюбивый император почувствовал себя оскорбленным, но не

подавал виду; более того, стал демонстративно оказывать Сперанскому знаки

своей “благосклонности”, а это, как знали по соб­ственному опыту придворные,

служило верным призна­ком приближавшейся опалы. 1 января 1812 г. тот был

удо­стоен ордена Александра Невского. А 17 марта 1812 г. он был вызван на

аудиенцию к императору. После двухчасо­вого конфиденциального разговора

Сперанский вышел из кабинета императора “в великом смущении”. Дома он застал

министра полиции А. Д. Балашова с помощником, которые опечатывали его бумаги.

У дома уже стоял возок для отправки Сперанского в ссылку. Сначала его

отпра­вили в Нижний Новгород, но затем по новому доносу перевели в более

далекую ссылку — в Пермь.

Падение Сперанского вызвало в придворных кругах бурю восторга. Некоторые даже

удивлялись “милосер­дию” царя, не казнившего этого “преступника, изменника и

предателя”. Уверяли, что “этот изверг хотел возжечь бунт во всей России, дать

вольность крестьянам и оружие для истребления дворян”. Разумеется, все это

было чи­стейшим вздором. Сам Александр I был убежден в неви­новности

ссыльного, но решил принести его в жертву, чтобы погасить растущее

недовольство дворянства. Спе­ранский считал, что “первой и единственной”

причиной его опалы явился слишком смелый план преобразований.

На следующий день после удаления Сперанского Алек­сандр говорил А. Н.

Голицыну: “Если бы у тебя отсекли руку, ты наверно кричал бы и жаловался, что

тебе боль­но; у меня прошлой ночью отняли Сперанского, а он был моею правою

рукою!” Как вспоминал Голицын, “все это было сказано со слезами на глазах”.

Позже графу К. В. Нессельроде Александр объяснял: “Обстоятель­ства заставили

меня принести эту жертву общественному мнению”. Через четыре года Сперанский

был “прощен”, назначен сначала пензенским губернатором, а в 1819 г. —

генерал-губернатором Сибири, где провел ряд админи­стративных реформ. В 1822

г. он был возвращен в Петер­бург, назначен членом Государственного совета,

получил значительные земельные пожалования. Николай I сна­чала относился с

подозрением к Сперанскому за его “бы­лые либеральные увлечения” и за “связи”

с декабриста­ми, но после “нашел в нем верного и исполнительного слугу”.

Сперанский был введен в состав Верховного уголовного суда над декабристами, в

котором играл видную роль, провел кодификацию законов Российской империи, за

что был возведен в графское достоинство.

Начало XIX века в Европе было ознаменовано полосой наполеоновских войн, в

которые были вовлечены все ев­ропейские страны и народы, в том числе и

Россия. В 1803 г. началась подготовка Наполеона к вторжению в Англию.

Британское правительство энергично сколачи­вало новую европейскую коалицию

против Франции, чем помогли и вызывающие действия самого Наполеона. По его

приказу в 1804 г. в Бадене был схвачен и затем рас­стрелян принадлежавший к

французскому королевскому дому герцог Энгиенский, подозревавшийся в заговоре

против Наполеона. Это событие вызвало взрыв негодова­ния всех европейских

монархов, однако лишь Александр I заявил официальный протест. В Петербурге

был демон­стративно объявлен траур, а Наполеону направлена нота протеста

против “пролития венценосной крови”. Напо­леон ответил вызывающим посланием,

в котором говори­лось, что и в самой России была пролита “венценосная кровь”,

и пусть Александр I позаботится схватить и нака­зать убийц своего отца. Это

было прозрачное и публич­ное обвинение самого Александра.

Военные действия против Франции протекали не­удачно для коалиции, в которую

входили Англия, Ав­стрия и Россия. После поражения союзных войск при

Аустерлице 2 декабря 1805 г. Австрия капитулировала и заключила унизительный

мир с Наполеоном. Русские войска были отведены в пределы России, а в Париже

на­чались русско-французские переговоры о мире. 8 июля 1806 г. был заключен

мирный договор между Россией и Францией, однако Александр I отказался его

ратифици­ровать, и Россия формально продолжала оставаться в со­стоянии войны

с Францией. Летом 1806 г. Наполеон за­хватил Голландию и западногерманские

княжества. Осенью образовалась четвертая по счету коалиция про­тив Франции

(Пруссия, Англия, Швеция и Россия), однако воевать пришлось только Пруссии и

России. В начале ок­тября 1806 г. прусские войска в двух сражениях

подверг­лись полному разгрому. Прусский король Фридрих-Виль­гельм III бежал к

границам России. Почти вся Пруссия была оккупирована французскими войсками.

Русской ар­мии пришлось одной в течение последующих семи месяцев вести

упорную борьбу против превосходящих сил французов.

Наполеону удалось оттеснить русские войска к Неману, но и французская армия

понесла столь значительные по­тери, что Наполеон не решился тогда войти в

пределы России. 25 июня (7 июля) 1807 г. в Тильзите между Рос­сией и Францией

были заключены мирный и союзный до­говоры. По настоянию Александра I Наполеон

согла­сился сохранить самостоятельность Пруссии, хотя терри­тория ее была

сокращена наполовину. Неблагоприятные для России условия Тильзитского мира и

союзного дого­вора вовлекали ее в фарватер политики Наполеона, огра­ничивали

самостоятельность Александра I в международ­ных делах, вели к

внешнеполитической изоляции. Осо­бенно тяжелые последствия вызвало

присоединение в 1808 г. России к континентальной блокаде Англии, что

причинило существенный ущерб экономике страны, по­скольку Англия была ее

главным торговым партнером.

Тильзитский мир наносил серьезный удар по междуна­родному престижу России,

уязвлял патриотические чув­ства русских общественных кругов. Популярность

Алек­сандра I резко упала. Поднялся всеобщий ропот. “Вообще неудовольствие

против императора более и более возрас­тает, — доносил шведский посол Стединг

своему королю, — и на этот счет говорят такие вещи, что страшно слу­шать”. По

свидетельству русского современника, “от знатного царедворца до

малограмотного писца, от гене­рала до солдата, все, повинуясь [царю], роптало

с негодо­ванием”. Французский посол в Петербурге герцог Рене Савари писал:

“Видна оппозиция решительно против все­го, что делает император”. В 1807 г.

распространялся в списках “Проект обращения” дворянства к императору с

требованием проявлять твердость во внешнеполитичес­ких вопросах. Поговаривали

даже о возможности дворцо­вого переворота и возведении на престол умной и

эне­ргичной сестры Александра I Екатерины Павловны, жив­шей в Твери. По

материалам французского историка Альбера Вандаля, усердно собирал и

распространял слухи о “заговоре” против русского царя герцог Савари.

Александр внимательно следил за настроением различ­ных кругов и собирал об

этом сведения. Еще в 1805 г., уез­жая на войну, он создал Временный комитет

высшей по­лиции для наблюдения за общественным тлнением, тел среди публики.

После Тильзитского мира этот коми­тет был преобразован в Комитет общественной

безопас­ности, которому вменялась в обязанность и перлюстра­ция частных

писем.

В правящих кругах, однако, прекрасно понимали, что тильзитские соглашения

1807 г. знаменовали лишь пере­дышку перед новым военным конфликтом с

наполеонов­ской Францией. “Тильзитский мир для Франции, — писал Сперанский, —

всегда был мир вооруженный. Вероят­ность новой войны между Россией и Францией

возникла почти вместе с [этим] миром, самый мир заключал в себе все элементы

войны”. Наполеон откровенно заявлял свои притязания на мировое господство, на

пути к которому стояла Россия.

Ни к одной из войн Наполеон не готовился так тщатель­но, как к походу на

Россию, прекрасно отдавая себе отчет в том, что ему предстоит иметь дело с

серьезным против­ником. Под ружье он поставил 1200 тыс. солдат. Около 650

тыс., составивших так называемую Большую армию, были двинуты к русским

границам. В России знали о всех деталях подготовки Наполеона к войне. Русский

посол в Париже князь А. Б. Куракин начиная с 1810 г. регулярно, дважды в

месяц, доставлял точные данные о численности, вооружении и дислокации

французских войск; ценные сведения он за крупные денежные суммы получал от

Та-лейрана — министра иностранных дел в наполеоновском правительстве.

В России знали и примерные сроки вторжения француз­ской армии — июнь 1812 г.

Распространенное в литера­туре мнение о внезапности нападения Наполеона

неспра­ведливо. Неверно также и утверждение, будто вторжение произошло “без

объявления войны”. Как установлено в последнее время, объявление войны России

Наполеон сделал официально 22 июня (за два дня до вторжения) че­рез своего

посла в Петербурге Жака-Александра Лори-стона, который вручил управляющему

министерством иностранных дел А. Н. Салтыкову надлежащую ноту. Но Россия к

этой войне не была готова, хотя с 1810 г. полным ходом шло перевооружение

русской армии, укрепление ее западных границ, строительство крепостей,

устрой­ство складов боеприпасов, фуража и продовольствия. Од­нако тяжелое

финансовое положение страны не позво­лило выполнить эту программу.

Архаическая рекрутская система не могла подготовить необходимые резервы.

Чи­сленность русской армии была значительно мень­ше французской, хотя по

боевой выучке солдат и техни­ческому уровню вооружений она нисколько ей не

усту­пала.

Александр I не блистал военными талантами. Совре­менники отмечали характерную

закономерность: там, где непосредственно он находился, его войска терпели

не­удачи. Во время тильзитской встречи Наполеон прямо сказал Александру:

“Военное дело — не Ваше ремесло”. В сущности такого же мнения придерживались

и трезво мыслящие русские военные и государственные деятели и даже члены

царской семьи.

В преддверии войны Александр имел долгую беседу со Сперанским и в частности

спросил, что он думает о пред­стоящей войне и принимать ли ему, императору,

непо­средственное руководство военными действиями. Спе­ранский советовал

Александру не брать командование лично на себя, а созвать “Боярскую думу” и

ей поручить вести войну, при этом “имел дерзость” расхваливать “вои­нственные

таланты” Наполеона, чем сильно уязвил само­любие царя. “Что ж я такое? Разве

я нуль?” — возму­щенно говорил Александр.

Первая акция Александра при известии о вторжении французских войск —

предложение Наполеону мира; с письмом императора к Наполеону был направлен

генерал А. Д. Балашов. Впрочем, Александр не верил в успех этой миссии,

надеясь лишь выиграть время. Присутствие царя в армии сковывало действия

русского командования. Александру недвусмысленно указывали на “неудобство”

такого присутствия. И он нашел в себе мужество внять до­водам влиятельных лиц

и членов царской семьи, но его отъезд из армии преследовал и другую цель —

возложить ответственность за первые неудачи и отступление рус­ских войск на

своих генералов. Не мог Александр не при­слушаться и к голосу общественности,

требовавшей наз­начить главнокомандующим М. И. Кутузова, которого он особенно

не жаловал после Аустерлица. “Общество желало его назначения, и я его

назначил, — сказал он ге­нерал-адъютанту Е. Ф. Комаровскому. — Что же

ка­сается меня, то я умываю руки”. При этом Александр се­товал, что в

молодости не отдали его к Суворову или Ру­мянцеву: “Они меня научили бы

воевать”.

Находясь в столице, Александр был в курсе всего, что происходило в

действующей армии, отнюдь не доволь­ствуясь официальными донесениями ее

командующих. Верный своему принципу противопоставлять одних лиц другим,

Александр, передав командование М. Б. Барк­лаю де Толли, начальником штаба

назначил его сопер­ника генерала А. П. Ермолова с правом личного доклада

императору; назначив затем главнокомандующим Куту­зова, начальником штаба

поставил личного его недруга генерала Л. Л. Беннингсена, доносившего царю о

всех ша­гах Кутузова.

Обычно одно-два генеральных сражения решали судьбу всей кампании, которую вел

Наполеон. И на этот раз, используя свое численное превосходство в силах, он

рассчитывал разбить рассредоточенные русские армии поодиночке в нескольких

приграничных сражениях. Но этот расчет не удался. Русские войска с боями,

организо­ванно и в полном боевом порядке отступали. Еще до под­хода к

Смоленску Наполеон убедился, что предстоит дли­тельная и изнурительная

кампания. Из Смоленска он отп­равил пленного генерала П. А. Тучкова к

Александру I с предложением мира, но оно осталось без ответа. Позже Наполеон,

находясь в Москве, несколько раз обращался к царю с подобными предложениями,

но все они были отвергнуты. Перед началом войны, видя ее неизбеж­ность,

Александр заявил: “Я не начну войны, но не по­ложу оружия, пока хоть один

неприятельский солдат бу­дет оставаться в России”. Когда война разразилась,

он не­однократно заявлял о своей готовности “истощить все силы империи, дойти

до Камчатки”, но не заключать мира с Наполеоном. Узнав о взятии Москвы,

Александр сказал: “Я отращу себе бороду и лучше соглашусь пи­таться

картофелем с последним из моих крестьян, нежели подпишу позор своего

Отечества”.

Война 1812 г. явилась поистине всенародной, освободи­тельной, и это

обеспечило победу над агрессором. 25 де­кабря 1812 г. был издан царский

манифест, возвестивший об окончании Отечественной войны. Россия явилась

единственной страной в Европе, способной не только про­тивостоять

наполеоновской агрессии, но нанести ей со­крушительное поражение. Была

разгромлена громадная, закаленная во многих сражениях армия,

предводитель­ствуемая выдающимся полководцем. Но победа досталась дорогой

ценой: огромными людскими и материаль­ными потерями, разорением десятков

губерний, бывших ареной военных действий, сожжением и разорением Мо­сквы,

Смоленска, Витебска, Полоцка и других древних российских городов. Но

победоносное окончание кампа­нии 1812 г. еще не гарантировало Россию от новой

агрес­сии Наполеона. Сам Наполеон считал, что война против России еще не

закончена. Но теперь военные действия были перенесены уже за пределы России.

Советские ис­торики обычно рассматривают заграничные походы рус­ской армии

1813 — 1814 гг. как продолжение Отечествен­ной войны 1812 года. Александр I

расценивал продолже­ние войны за пределами России как достижение своей цели —

низвержения Наполеона. “Не заключу мира, пока Наполеон будет оставаться на

престоле”, — открыто за­явил он. Он также добивался и восстановления

“легитимных”, т. е. абсолютистских режимов в Европе.

Военные успехи России сделали Александра вершите­лем судеб Европы. С лихвой

было удовлетворено и его са­молюбие. После решающей битвы при Фершампенуазе

(под Парижем) он с гордостью говорил Ермолову: “Ну что, Алексей Петрович,

теперь скажут в Петербурге;

меня считали за простачка”. И далее: “Двенадцать лет я слыл в Европе

посредственным человеком: посмотрим, что она заговорит теперь”. В 1814 г.

Сенат преподнес Александру I титул “Благословенного, великодушного держав

восстановителя”. Император находился в зените величия и славы. Декабрист

Якушкин вспоминает об эн­тузиазме, с каким был встречен Александр по

возвраще­нии в Россию. Его поразил такой эпизод во время цар­ского смотра

возвратившейся из Франции гвардии. Ка­кой-то мужик, оттесненный толпой,

перебежал дорогу перед самым конем императора Александра. “Император дал

шпоры своей лошади и бросился на бегущего с обна­женной шпагой. Полиция

принялась бить мужика палка­ми. Мы не верили собственным глазам и

отвернулись, стыдясь за любимого царя. Это было во мне первое разо­чарование

на его счет”.

Тщетны оказались надежды ратников ополчений — крепостных крестьян — на

обещанную “волю” как на­граду за подвиг в Отечественной войне 30 августа 1814

г., в день тезоименитства царя, был обнародован манифест “Об избавлении

державы Российская от нашествия галлов и с ними дванадесят язык”. Манифест

возвещал о да­ровании дворянству, духовенству, купечеству различных наград и

льгот, а о крестьянах было сказано: “Крестьяне, верный наш народ — да получит

мзду свою от Бога”.

1815 — 1825 гг. принято считать временем мрачной по­литической реакции,

именуемой аракчеевщиной. Однако она в полной мере проявилась не сразу.

Примерно до 1819 — 1820 гг. наряду с проведением ряда реакционных мер имели

место и факты “заигрывания с либералами”:

планы преобразований продолжали разрабатываться, пе­чать и просвещение еще не

подвергались тем суровым го­нениям, какие начались позднее. В 1818 — 1820 гг.

изда­ются книги прогрессивных профессоров — историка и статистика К. И.

Арсеньева “Российская статистика” и правоведа А. П. Куницына “Право

естественное”, в кото­рых излагались просветительские идеи и открыто

ста­вился вопрос о необходимости отмены крепостного права в России. В

журналах продолжали публиковаться тексты западноевропейских конституций.

В ноябре 1815 г. Александр I подписал конституцию образованного в составе

Российской империи Царства Поль­ского. Для того времени она была либеральной.

15(27) марта 1818 г. при открытии польского сейма в Варшаве царь произнес

речь, в которой заявил, что учрежденные в Польше конституционные порядки он

намерен “распро­странить и на все страны, провидением попечению моему

вверенные”, однако с оговоркой: “когда они достигнут надлежащей зрелости”.

Его речь произвела сильное впе­чатление на прогрессивных людей России, внушив

им на­дежды на конституционные намерения царя. Карамзин отметил, что речь

Александра “сильно отразилась в мо­лодых сердцах: спят и видят конституцию”.

Передавали и другие конституционные заявления царя. Декабрист Н. И. Тургенев

записал 25 октября 1818 г. в своем дневнике сказанное Александром I прусскому

генералу Мезону:

“Наконец все народы должны освободиться от самовла­стия. Вы видите, что я

делаю в Польше и что хочу сделать и в других моих владениях”.

В 1818 г. Александр поручил Н. Н. Новосильцеву соста­вить “Уставную

государственную грамоту” в духе прин­ципов польской конституции 1815 года.

Проект был готов к 1820 г. и получил “высочайшее одобрение”. Хотя проект

Новосильцева, готовившийся в глубокой тайне, так и остался на бумаге, однако

сам факт его разработки характерен для политики Александра в те годы В 1816 —

1819 гг была завершена крестьянская реформа в Прибал­тике (ее второй этап).

Все крестьяне получали личную свободу, а землю на условиях ее аренды, но в

перспективе приобрести ее в собственность посредством покупки у по­мещика. В

1818 г. 12 сановников получили секретные по­ручения царя подготовить проекты

отмены крепостного права и для русских губерний. Один из этих проектов

по­дготовил Аракчеев, намечавший постепенный выкуп по­мещичьих крестьян в

казну По собственному почину по­дал царю свой проект освобождения крестьян и

декабрист Н И. Тургенев, но все поступившие к царю проекты были положены под

сукно, так как осуществление их он счел несвоевременным.

Но уже в первые послевоенные годы Александр I про­водит и ряд реакционных мер

Среди них наиболее жесто­кой явилось учреждение в 1816 г. военных поселений,

ко­торые А. И Герцен назвал “величайшим преступлением царствования Александра

I”. Создание военных поселе­ний вытекало из задачи поисков новых форм

комплекто­вания армии и разрешения острых финансовых проблем путем перевода

части армии на “самоокупаемость”, т. е. устройства солдат на земле, чтобы они

наряду с военной службой занимались и земледелием и тем содержали себя.

Население определенного региона обращалось в военных поселян, которые

назывались “поселянами-хозяевами”, а к ним поселяли солдат, составлявших так

называемые “действующие” (регулярные) батальоны и эскадроны. И “поселяне-

хозяева” и солдаты “действующих” поселен­ных частей одновременно должны были

заниматься зем­леделием и военной службой. И служба и быт были до ме­лочей

регламентированы. Это был худший вид крепо­стной неволи. Устройство военных

поселений в Новго­родской, Херсонской и Харьковской губерниях встретило

отчаянное сопротивление местного населения, переводи­мого на положение

военных поселян.

Начальником всех военных поселений был назначен А. А. Аракчеев — показатель

того, какое большое значе­ние придавал Александр этому учреждению. Аракчеев

первоначально высказывался против военных поселений, предлагая сократить срок

солдатской службы до 8 лет и из увольняемых в запас создавать необходимый

резерв. Но как только вопрос о военных поселениях был решен Александром I,

Аракчеев стал рьяным и последователь­ным проводником в жизнь этой меры. По

наблюдению ис­торика Н. К. Шильдера, Аракчеев усмотрел “в этой цар­ственной

фантазии верное средство еще более укрепить свое собственное положение и

обеспечить в будущем преобладающее влияние на государственные дела”.

Аракчеев начал службу при дворе в царствование Павла I. Сначала Александр его

недолюбливал и одна­жды в кругу гвардейских офицеров назвал его “мерза­вцем”,

но затем увидел в нем “привлекательные” каче­ства' педантичность и поистине

маниакальную привер­женность к “порядку”, неукоснительную исполнитель­ность и

незаурядные организаторские способности. Письма Александра Аракчееву в эти

годы пестрят увере­ниями в “дружбе” и выражениями “сердечных чувств”,

подытоженными в письме 1820 г.: “Двадцать пять лет мо­гли доказать искреннюю

мою привязанность к тебе и что я не переменчив”. Импонировали Александру I в

Аракче­еве и его твердый характер, готовность не считаться с лю­быми

препятствиями и жертвами при выполнении постав­ленных перед ним задач.

Карьера Аракчеева при Алек­сандре I (как и Сперанского) началась в 1803 году.

В 1808 г. Аракчеев уже военный министр и — надо отдать ему должное — на этом

посту (до 1810 г., когда его сменил Барклай де Толли) он сделал немало для

вооружения рус­ской армии первоклассной артиллерией Но “звездный час”

Аракчеева наступил со времени назначения его на­чальником военных поселений и

председателем Департа­мента военных дел Государственного совета. 1822 — 1825

гг. — время наивысшего могущества этого времен­щика, которого ненавидела вся

Россия. На положении фактически первого министра он являлся единственным

докладчиком императору по всем отраслям управления, даже по ведомству

Святейшего синода. Все министры были обязаны представлять свои доклады

императору “через графа Аракчеева”.

Современники, а впоследствии и ряд историков, видели в “змие Аракчееве”

главное “зло” России тех лет. Неда­ром это лихолетье последнего периода

царствования Александра I было окрещено “аракчеевщиной”. Совре­менники дело

представляли так, что император, занятый больше внешнеполитическими делами, а

в последние годы испытывая “глубокую утомленность жизнью”, передал управление

страной своему жестокому фавори­ту. Известный мемуарист того времени Ф. Ф.

Вигель от­зывался об Александре I как о “помещике, сдавшем име­ние

управляющему” (Аракчееву), в полной уверенности, что в этих руках “люди не

избалуются”. Монархически настроенные дворянские историки (М. И. Богданович,

Н. Ф. Дубровин, Н. К. Шильдер) пытались все беды страны свалить на Аракчеева,

чтобы тем самым в благо­приятном свете представить Александра I. Нисколько не

отрицая большого влияния этого временщика на ход госу­дарственных дел, все же

надо подчеркнуть, что вдохнови­телем реакционного курса был сам царь, а

Аракчеев лишь усердно претворил эту политику в жизнь. Алек­сандр, даже

находясь за границей, держал все нити управ­ления в своих руках, вникая во

все мелочи, касающие­ся, кстати, и “ведомства” самого Аракчеева — военных

поселений. Начальник штаба военных поселений П. А. Клейнмихель

свидетельствовал, что многие из аракчеевских приказов по военным поселениям

собст­венноручно правил император.

Через сеть осведомителей Александр внимательно сле­дил за умонастроениями в

России и отдавал соответству­ющие предписания генералам, возглавлявшим сыск.

Александр мастерски умел “перекладывать свою непопу­лярность” на других. Это

видел и сам Аракчеев, говоря, что император представляет его “пугалом

мирским”. От­лично зная его “переменчивую натуру”, Аракчеев даже в годы

могущества не был уверен в прочности своего поло­жения. Одному из сановников

он говорил об Алек­сандре I: “Вы знаете его — нынче я, завтра вы, а после

опять я”.

Курс самодержавия был тесно связан с общеевропейс­кой реакцией. Окончательный

поворот Александра к ре­акции определился в 1819 — 1820 гг., что было

отмечено современниками. “Как он переменился!” — писал об Александре в

середине 1819 г. в своем дневнике Н. И. Тур­генев. Не скрывал такой

“перемены” и сам Александр, говоря осенью 1820 г. австрийскому канцлеру

Меттерни-ху, что он “совершенно изменился”. Наблюдательные современники, в

первую очередь декабристы, связывали перемену курса русского монарха с

политическими потря­сениями в странах Западной Европы: революциями

Португалии, Испании, Неаполе, Пьемонте 1820 г., греческим национально-

освободительным восстанием 1821 г. “Происшествия в Неаполе и Пьемонте, с

совре­менным восстанием греков произвели решительный перелом в намерении

государя”, — писал В. И. Штейнгель.

Речь Александра при открытии второй сессии поль­ского сейма 1(13) сентября

1820 г. сильно отличалась от сказанной два с половиной года назад. Он уже не

вспоми­нал о своем обещании даровать России “законно-свобод­ные учреждения”.

В это время полыхали революции в южноевропейских странах. “Дух зла покушается

водво­рить снова свое бедственное владычество, — говорил те­перь император, —

он уже парит над частию Европы, уже накопляет злодеяния и пагубные события”.

Речь содер­жала угрозы полякам применить силу в случае обнаруже­ния у них

какого-либо политического “расстройства”. На собравшемся осенью 1820 г.

конгрессе держав Священ­ного Союза в Троппау (в Австрии) Александр I говорил

о необходимости “принять серьезные и действенные меры против пожара,

охватившего весь юг Европы и от кото­рого огонь уже разбросан во всех

землях”. “Пожар в Ев­ропе” заставил сплотиться реакционные державы

Свя­щенного Союза, несмотря на их разногласия.

В Троппау царь получил известие о восстании лейб-гвардии Семеновского полка,

выступившего в октябре 1820 г. против жестокостей его командира полковника Е.

Ф. Шварца. Первым сообщил Александру это неприят­ное известие Меттерних,

представив его как свидетель­ство, что и в России “неспокойно”. Это произвело

силь­ное впечатление на Александра. Поражает суровость его расправы с этим

старейшим, прославленным гвардейским полком. Полк был раскассирован по

различным армейс­ким частям, 1-й его батальон был предан военному суду, и

основная его часть разослана по сибирским гарнизонам без права выслуги, 8

“зачинщиков” приговорены к нака­занию кнутом и последующей бессрочной

каторге. Были преданы и четыре офицера полка, подозреваемые в

“по­пустительстве” солдатам. Остальные офицеры были определены в разные

армейские полки. Показательна ли­цемерными словами о “милостях” царская

конфирмация приговора суда “зачинщикам” выступления. “Государь император, —

говорится в ней, — приняв в уважение долговременное содержание в крепости

рядовых, равно и бытность в сражениях, высочайше повелеть соизволил, избавя

их от бесчестного кнутом наказания, прогнать шпицрутенами каждого через

батальон 6 раз и потом со­слать в рудники”.

Александр был убежден, что выступление солдат Се­меновского полка

инспирировано тайным обществом. “Никто на свете меня не убедит, чтобы сие

выступление было вымышлено солдатами или происходило единствен­но, как

показывают, от жестокого обращения с оными полковника Шварца, — писал он

Аракчееву. — ...По моему убеждению, тут кроются другие причины... я его

приписываю тайным обществам”. Начались их усилен­ные поиски. Однако не

полиция напала на след существо­вавшего в то время декабристского Союза

благоденствия. С ноября 1820 — февраля 1821 г. власти уже располагали серией

доносов. В конце мая 1821 г., по возвращении Александра I из-за границы,

генерал И. В. Васильчиков подал ему список наиболее активных членов тайного

об­щества. Рассказывают, что царь бросил список в пыла­ющий камин, якобы не

желая знать “имен этих несчаст­ных”, ибо и сам “в молодости разделял их

взгляды”, доба­вив при этом: “Не мне их карать”.

Карать он умел, и очень жестоко. Отказ же от откры­того судебного

преследования был вызван отнюдь не со­ображениями “гуманности”. Громкий

политический про­цесс мог в то время посеять сомнения относительно

могу­щества “жандарма Европы”. Александр I, по свидетель­ству декабриста С.

Г. Волконского, вообще не любил “гласно наказывать”. Размышляя, “что

воспоследовало бы с членами тайного общества, если бы Александр Пав­лович не

скончался в Таганроге”, Волконский писал: “Я убежден, что император не дал бы

такой гласности, та­кого развития о тайном обществе. Несколько человек сгнили

бы заживо в Шлиссельбурге, но он почел бы позо­ром для себя выказать, что это

была попытка против его власти”. Действительно, не желая преследовать явно,

Александр покарал ряд выявленных членов тайного об­щества скрытно, без суда и

огласки: отставкой и ссылкой с установлением полицейского надзора.

1 августа 1822 г. Александр I дает рескрипт на имя управляющего министерством

внутренних дел В. П. Ко­чубея о запрещении тайных обществ и масонских лож и о

взятии от военных и гражданских чинов подписки, что они не принадлежат и не

будут принадлежать к таковым организациям. В течение 1821 — 1823 гг. вводится

центра­лизованная и разветвленная сеть тайной полиции в гвар­дии и армии. Вся

система слежки делилась на ряд округов, имела свои центры, условные явки и

пароли, целую сеть низших и высших “корреспондентов”. Были особые аген­ты,

следившие за действиями самой тайной полиции, а также друг за другом.

Активизировала свою деятель­ность и “гражданская” тайная полиция. “Недостатка

в шпионстве тогда не было, — вспоминает известный воен­ный историк А. И.

Михайловский-Данилевский, — прави­тельство было подозрительно, и в редком

обществе не было шпионов, из коих, однако же, большая часть были известны;

иные принадлежали к старинным дворянским фамилиям и носили камергерские

мундиры”.

Следили и за высшими государственными лицами, в том числе за Аракчеевым (у

которого, кстати, была и своя тайная полиция). Служивший у него декабрист Г.

С. Батеньков вспоминает, как Аракчеев во время про­гулки с ним на Фонтанке

указал на шпиона, который был “приставлен за ним наблюдать”. Впрочем,

Аракчеев от­несся к этому как к должному. В течение всего царствова­ния

Александра I действовали “черные кабинеты”, зани­мавшиеся перлюстрацией

частных писем. Это было “классическое” время доносов. “Здесь озираются во

мраке подлецы, чтоб слово подстеречь и погубить доно­сом”, — писал один из

тогдашних поэтов. Доносили на лиц не только с передовыми взглядами, но и на

влиятель­ных вельмож и ретроградов, например, на того же Арак­чеева, на

министра полиции А. Д. Балашова, министра ду­ховных дел и народного

просвещения А. Н. Голицына, митрополита Филарета. М. Л. Магницкий подал донос

даже на великого князя Николая Павловича (будущего Николая I). Стоит лишь

удивляться, что в условиях та­кого “шпионства” правительству до лета 1825 г.

не удава­лось напасть на след декабристских тайных организаций, которые были

обнаружены не полицией, а другими “доб­рохотными” доносителями, совершенно

случайно, вслед­ствие неосторожности некоторых неопытных членов этих

организаций.

Наступление реакционного правительственного курса в 1820 — 1825 гг.

обозначалось во всех направлениях.

Были отменены все указы, изданные в первые годы цад-ствования Александра I и

несколько сдерживавшее произвол помещиков по отношению к крестьянам; вновь

подтверждалось право помещиков ссылать крестьян в Си­бирь “за предерзостные

поступки”; крестьянам запреща­лось жаловаться на жестокость. Усилились

гонения на просвещение и печать. Цензура беспощадно преследо­вала всякую

свободную мысль. В 1819 г. в Казанский уни­верситет для “ревизии” был послан

М. Л. Магницкий. Он обнаружил там “дух вольнодумства и безбожия” и

потре­бовал в своем докладе царю “публичного разрушения” университета. “Зачем

разрушать, можно исправить”, — написал в своей резолюции на докладе Александр

I. “Ис­правлять” он поручил тому же Магницкому, назначив его попечителем

Казанского учебного округа. Из универси­тета было уволено более половины

профессоров, из его библиотеки изъяты все книги, отличавшиеся, по мнению

Магницкого, “вредным направлением”, находившиеся в анатомическом театре

препараты человеческого тела были преданы “христианскому погребению”.

Попечи­тель самовольно отдавал “неугодных” ему студентов в солдаты и ввел в

университете казарменный режим, доло­жив императору: “Яд вольнодумства

окончательно оста­вил университет, где обитает ныне страх божий”. В 1821 г.

назначенный попечителем Петербургского учеб­ного округа Д. П. Рунич подверг

разгрому столичный уни­верситет. Он начал с доноса о том, что науки

преподаются там “в противном христианству духе”, и возбудил судеб­ный процесс

против лучших профессоров: К. И. Арсень-ева, А. И. Галича, К. Ф. Германа и Э.

В. Раупаха. Процесс тянулся до 1827 г., когда был прекращен за

недоказанно­стью “преступления”.

Это было время господства религиозного обскуран­тизма и мистицизма, поощряемых

Александром I. Увле­чение царя мистицизмом заметно проявилось с 1814 года. До

этого, как свидетельствовала Александра Федоровна (жена Николая I), он в

вопросах религии был весьма “фриволен и легкомыслен”. В 1814 г. Александр I

встре­тился в Париже с “европейской пифией” — баронессой В. Ю. Крюденер и вел с

ней долгие беседы о религии. Бе­седы продолжились и в России. Он

покровительствует ду­ховным собраниям фанатичной Е. Ф. Татариновой, обра­щается

к разного рода “пророкам” и “пророчицам”. Вы&&&&&зйнного к

нему музыканта Никитушку Федорова, слыв-птего “юродивым” и “пророком”,

производит в чиновни­ки. Впоследствии он приблизил к себе известного своим

изуверством архимандрита Фотия, близкого друга Арак­чеева. А. С. Шишков

составляет для Александра выписки из библейских текстов.

В 1814 г., по возвращении из Парижа, Александр берет под свое покровительство

российское Библейское обще­ство, вступив в число его членов и пожертвовав ему

зна­чительные денежные суммы. В это общество вошел “цвет” тогдашней

аристократической реакции. Председа­телем его был поставлен А. Н. Голицын. К

1824 г. оно имело уже 89 отделений в России и издало 876 тыс. экзем­пляров

Библии на 40 языках народов России. Деятель­ность Библейского общества была

связана с Министер­ством духовных дел и народного просвещения, во главе

которого находился тот же Голицын. Однако деятель­ность Библейского общества

и голицьшского ведомства нарушала прерогативы православной церкви, что

выз­вало недовольство и противодействие высшего духовен­ства. В 1824 г. оно

при поддержке Аракчеева и Фотия до­билось упразднения “духовного”

министерства, отставки Голицына и роспуска Библейского общества (офи­циально

оно было закрыто указом 12 апреля 1826 г.). Не­смотря на увлечение

мистицизмом, царь не терпел вмеша­тельства своих “пророков” в дела управления

государ­ством, и когда, например, баронесса Крюденер попыта­лась вторгнуться

в вопросы политики, она была немед­ленно выслана из России.

В 1819 г. Александр I занялся вопросом о своем преем­нике на престоле.

Родившиеся у него и Елизаветы Алек­сеевны в 1797 и 1806 гг. дочери Елизавета

и Мария умерли в младенчестве. Состояние здоровья жены царя больше не давало

надежды на появление у них детей. Хотя в коро­национном манифесте от 15

сентября 1801 г. и не был на­зван наследник, но согласно “Общему акту о

престолона­следии” и “Учреждению об императорской фамилии” Павла I от 5

апреля 1797 г. законным преемником Алек­сандра считался следующий по

старшинству брат Кон­стантин, получивший еще в 1799 г. от отца титул

цесаре­вича. Однако и Константин находился “в тех же самых се­мейных

обстоятельствах”, что и Александр, т. е. был без­детным, а со своей женой

фактически разошелся в 1801 году. Рождение в 1818 г. у другого брата царя,

Николая Павловича, сына Александра (будущего Александра II) определило выбор.

Летом 1819 г. Александр I предупре­дил Николая и его жену, что они

“призываются в будущем к императорскому сану”.

В том же году Александр нанес визит Константину в Варшаву, где тот находился

в качестве наместника царя. Во время этой встречи Александр дал Константину

уст­ную санкцию на развод с женой и разрешение вступить в морганатический

брак с польской дворянкой Иоанной Грудзинской при условии передачи своих прав

на престол Николаю. Позднее, в 1825 г., Константин говорил, что он сам

отрекся от своих прав в пользу Николая. Рассказыва­ли, что и ранее в семейном

кругу Константин говорил о своем нежелании когда-либо царствовать (“удушат,

как отца удушили”). Однако документы, связанные с отрече­нием Константина (да

и само его поведение в дни между­царствия 1825 г.), позволяют прийти к

выводу, что отре­чение едва ли было с его стороны вполне добровольным жестом.

20 марта 1820 г. был издан манифест “О расторжении брака великого князя

цесаревича Константина Павло­вича с великою княгинею Анною Федоровною и о

допол­нительном постановлении об императорской фамилии”. Манифест давал

разрешение Константину на развод с же­ной, а в дополнительном постановлении

указывалось, что член царской семьи при вступлении в брак “с лицом не из

владетельного дома, не может сообщить ему прав, при­надлежащих членам

императорской фамилии, и рождае­мые от такого союза дети не имеют права на

наследова­ние престола”. Хотя манифест формально и не лишал Константина прав

на российский престол, но ставил в та­кие условия, которые вынуждали его

отречься от этих прав. 14 января 1822 г. Константин вынужден был обра­титься

к Александру с письмом об отказе от своих прав на престол. Характерно, что

оно было написано под дик­товку Александра, который правил и текст письма. 2

фев­раля Александр дал письменное “согласие” на отречение Константина, а 16

августа 1823 г. последовал манифест, в котором Александр, ссылаясь на письмо

Константина, передавал права на престол Николаю.

Все эти акты составлялись и хранились в глубокой тай­не. О манифесте знали

только сам Александр, Голицын,

Аракчеев и составитель текста — митрополит москов­ский Филарет. Манифест был

положен на хранение в Успенском соборе в Кремле, а три его копии, заверенные

подписями Александра, — в Синоде, Сенате и Государ­ственном совете, с

собственноручными надписями царя:

“Хранить с государственными актами до востребования моего, а в случае моей

кончины открыть прежде всякого другого действия”. Можно предполагать, судя по

этой надписи Александра, что свое решение он не считал окон­чательным и мог

его переменить (“востребовать” для пересмотра).

Манифестом нарушался изданный Павлом I закон о престолонаследии, о чем

говорил петербургский генерал-губернатор М. А. Милорадович, когда было

получено из­вестие о смерти Александра I, и его секретный манифест был

оглашен в присутствии членов Сената, Синода и Го­сударственного совета.

Милорадович указывал, что воля покойного императора, “изъявленная в

запечатанной бу­маге, не может служить законом, потому что русский го­сударь

не может располагать наследством престола по ду­ховной”. Николай вынужден был

первым принести при­сягу своему брату как императору. Константин в своих

письмах заявлял об отказе от престола. Но, чтобы Нико­лай мог объявить себя

императором, Константин должен был обнародовать официальный манифест о своем

отре­чении. Константин же по сути дела отказался сделать это, ограничившись

частными письмами. Такое поведение его до сих пор остается загадкой. Оно

создало династический кризис, которым, как известно, и воспользовались

дека­бристы.

Нарастало недовольство самим Александром I, кото­рый уже не мог “прикрыться”

Аракчеевым. Д. И. Завали-шин вспоминал, что в последние годы царствования

Александра I “раздражение против него было значитель­но, не было очевиднее

факта, до какой степени государь потерял в последнее время уважение и

расположение на­рода”. Об “общем негодовании” против Александра I в эти годы

свидетельствовал и П. Г. Каховский.

Приближенные Александра I отмечали, что в послед­ние годы он становился все

мрачнее, чаще стал уединять­ся. Разумеется, он не мог не знать о растущем

ропоте в на­роде и различных общественных кругах, был убежден в существовании

тайных обществ и готовящемся против него заговоре, подозревал в этом многих

влиятельные лиц из военной среды. В 1826 г. при разборе его бумаг была

обнаружена записка, датируемая 1824 годом, в кото­рой говорилось о росте

“пагубного духа вольномыслия” в войсках, о существовании “по разным местам

тайных об­ществ или клубов”, с которыми якобы были связаны вли­ятельные лица

из военных — А. П. Ермолов, Н. Н. Раев­ский, П. Д. Киселев, М. Ф. Орлов и др.

В середине июля 1825 г. Александр получил достовер­ные сведения о том, что

против него зреет заговор в войс­ках, расквартированных на юге России. Унтер-

офицер южных военных поселений И. В. Шервуд случайно узнал о тайном обществе

и немедленно донес об этом царю. Од­нако только одного сведения о

существовании заговора, без знания конкретных его участников, было

недостаточ­но, чтобы начать репрессии. По личному указанию Алек­сандра I был

разработан план выявления членов и руково­дителей тайной организации.

Возглавить это расследова­ние было поручено Аракчееву. Известия о заговоре в

войсках, расположенных на юге России, заставили Алек­сандра I отменить

намеченный на осень 1825 г. смотр войск в Белой Церкви. Впоследствии из

показаний дека­бристов, членов Южного общества, стало известно, что они

замышляли использовать этот смотр для своего вы­ступления.

1 сентября 1825 г. Александр выехал на юг, намерева­ясь посетить там военные

поселения, Крым и Кавказ (по­ездка предпринималась под предлогом поправления

здо­ровья императрицы). 14 сентября царь был уже в Таган­роге. Через 9 дней

туда приехала Елизавета Алексеевна. С нею Александр посетил Азов и устье

Дона, а 20 октября отправился в Крым, где посетил Симферополь, Алупку,

Ливадию, Ялту, Балаклаву, Севастополь, Бахчисарай, Евпаторию. 27 октября на

пути из Балаклавы в Георгиев­ский монастырь царь сильно простудился, ибо ехал

вер­хом в одном мундире при сыром, пронизывающем ветре. 5 ноября он

возвратился в Таганрог уже тяжелобольным, о чем написал своей матери в

Петербург. Лейб-медики констатировали лихорадку. Ранее в Таганрог прибыл

на­чальник южных военных поселений граф И.О. Витт с до­кладом о состоянии

поселений и с новым доносом на тай­ное общество. Витт возглавлял также и

систему полити­ческого сыска на юге России и через своего агента

А. К. Бошняка получил сведения о существова^^ачЮж-ного общества декабристов.

В доносе Витта значились имена некоторых из членов тайного общества, в том

чи­сле и его руководителя П. И. Пестеля. Еще до своей поез­дки в Крым

Александр вызвал в Таганрог Аракчеева, но тот не приехал в виду постигшего

его несчастья (убийства дворовыми людьми его любовницы Настасьи Минкиной).

7 ноября болезнь императора обострилась. В Петер­бург и Варшаву были

отправлены тревожные бюллетени о состоянии его здоровья. 9 ноября наступило

временное облегчение. 10 ноября Александр отдал приказ аресто­вать выявленных

членов тайной организации. Это было последнее распоряжение Александра: вскоре

он оконча­тельно слег, и все дело по раскрытию тайной организации и аресту ее

членов взял на себя начальник Главного шта­ба, находившийся при Александре в

Таганроге, И. И. Ди­бич. Приступы болезни царя делались все сильнее и

про­должительнее. 14 ноября царь впал в беспамятство. Вра­чебный консилиум

установил, что надежд на выздоровле­ние нет. В бреду Александр несколько раз

повторял по адресу заговорщиков: “Чудовища! Неблагодарные!” 16 ноября царь

“впал в летаргический сон”, который сме­нился в последующие дни конвульсиями

и агонией. 19 но­ября в 11 часов утра он скончался.

Неожиданная смерть Александра I, ранее почти ни­когда не болевшего,

отличавшегося отменным здоровь­ем, еще не старого (ему не было и 48 лет),

породила слухи и легенды. Фантастические рассказы о таганрогских со­бытиях

появились в начале 1826 г. в зарубежных газетах. В дальнейшем среди

многочисленных слухов наиболее широкое распространение получила легенда о

“таин­ственном старце Федоре Кузьмиче”, под именем кото­рого долгие годы (до

1864 года) якобы скрывался импера­тор Александр I. Легенда породила обширную

литера­туру, включая и известную повесть Л. Н. Толстого “Записки Федора

Кузьмича”. Великий князь Николай Михайлович Романов, биограф Александра I,

имевший доступ к секретным материалам императорской семьи, в специальном

исследовании “Легенда о кончине импера­тора Александра I в Сибири в образе

старца Федора Кузь­мича” (СПб., 1907), опроверг эту нелепую “версию”. Он имел

также несколько бесед со знаменитым писателем, который не настаивал на

достоверности легенды, рассматривая ее лишь как материал для художественного

произ­ведения. Аргументированное опровержение дано и в кни­ге К. В. Кудряшова

“Александр I и тайна Федора Кузь-мича” (Петроград, 1923), в которой собраны и

всесто­ронне проанализированы все данные по этому вопросу. Однако в последнее

время вновь делаются попытки от­стаивать “подлинность” легенды о “старце

Федоре Кузь­мине”. Подчеркнем, что все версии о “перевоплощении” Александра I

в “старца” основаны исключительно на слу­хах, зафиксированных мемуаристами.

При этом игнори­руются или без всякого основания ставятся под сомнение такие

документальные материалы, как подробнейшие бюллетени о ходе болезни

Александра I, акты вскрытия его тела, официальные донесения из Таганрога

находив­шихся при умирающем императоре лиц, генералов цар­ской свиты П. М.

Волконского и И. И. Дибича. Наконец, имеются письма императрицы Елизаветы

Алексеевны, находившейся при муже до самой его кончины, а также письма

придворных дам — княгини С. Волконской и ка­мер-фрейлины Е. Валуевой.

Значительная часть этих ма­териалов опубликована в свое время историками Н.

К. Шильдером и вел. кн. Николаем Михайловичем Романо­вым.

...В истории царствования и биографии императора Александра I имеется еще

немало спорных и неизученных проблем. Так, до сих пор не выяснено до конца,

чем были вызваны в 1821 г. отказ Александра I от открытого судеб­ного

преследования, выявленного по доносам, декабрист­ского тайного общества

“Союза благоденствия” или ре­шение не обнародовать такой важный документ, как

ма­нифест 1823 г. о передаче престола Николаю, минуя Кон­стантина. Биографами

так и не объяснены причины “ду­шевной депрессии” Александра в последние годы

его цар­ствования. Недостаточно изучена сущность “правитель­ственного

либерализма” в начале царствования Алек­сандра I, характер его социальной

политики. В литера­туре весьма разноречивы оценки его позиции в “поль­ском”,

“финляндском” и “греческом” вопросах. Жизнь и деятельность этого, несомненно,

незаурядного монарха России ждет обстоятельного монографического

исследо­вания.

Страницы: 1, 2