Эпоха вселенских соборов знаменует переломный момент как в истории христианства, так и в становлении тех цивилизаций, колыбелью которых было Средиземноморье. С одной стороны, в эти неполные пять столетий в целом завершается оформление христианской догматики, классические очертания приобретают церковные традиции. С другой стороны, на это же время приходится и трансформация позднеантичного общества в средневековое. «В смуте и в борениях перерождается и воцерковляется древний мир», - писал об этом времени один из величайших православных богословов ХХ века протоиерей Г. Флоровский.

Два законодательных акта начала IV в. знаменуют начало этого грандиозного перелома. В 311 г. император Галерий, заслуживший репутацию беспощадного гонителя христианства, незадолго до своей смерти издает Эдикт о веротерпимости - акт капитуляции дряхлеющей Римской империи перед новой религией. А через 2 года, в 313 г., Константин, прозванный позже «Великим», обнародует свой знаменитый Миланский эдикт - первый шаг к «воцерковлению» античного мира.

1. Становление христианской догматики. I и II вселенские соборы

Константин был первым из римских цезарей, кто осознал не только бесперспективность борьбы с христианством, но и неизбежность союза между Империей и Церковью. Будучи политиком прагматического склада, в христианстве он видел средство сглаживания межэтнических противоречий, терзавших его разноязыкую державу, и религиозное обоснование системы домината, формирование которой было начато Диоклетианом. Но серьезным препятствием на пути достижения этих целей были острые споры по вероучительным вопросам внутри церкви.

В начале IV в. предметом самой острой полемики стал центральный догмат христианского вероучения - о соотношении лиц Божественной Троицы. В напряженных поисках богословской интерпретации тринитарного догмата оформились два принципиально разных подхода, две религиозно-философских школы, известные как антиохийская и александрийская.

Антиохийская школа, начало которой положило местное «огласительное училище» (училище для катехуменов или «оглашенных», т.е. готовящихся к крещению), в философском плане тяготела к аристотелевской традиции. Антиохийцы стремились дать такое толкование тринитарного догмата, которое было бы логически непротиворечивым и не противоречащим Священному писанию. Деятели александрийской школы, также выросшей из огласительного училища, пытались переложить христианское богословие на язык философии Платона и неоплатоников. Они скептически относились к аристотелевской логике, считая, что путь к богопознанию указывает не умозрение, а мистическое озарение, живой религиозный опыт.

Одним из самых ярких представителей антиохийской школы был Арий (256-336). Этот проповедник родился в Ливии, богословие изучал в Антиохии под началом пресвитера Лукиана, а после того, как сам был рукоположен в пресвитеры, поселился в Александрии. Арий проповедовал, что учение о триединстве алогично по самой своей сути, т.к. противоречит принципу «исключенного третьего». Верно одно из двух: либо Бог един, либо - троичен. Но признать последнее - значит впасть в многобожие. Кроме того, - считал Арий, - признание Христа Богом, равным Богу-Отцу входит в непримиримое противоречие с трактовкой Иисуса как Сына Божьего: сыновство предполагает рождение, а следовательно - неравенство Сына Отцу во времени. Иными словами, «было время, когда Сына не было». Именно это, по мысли Ария, и определяет посредническую миссию Христа-Логоса в миротворении и мироустроении. Поскольку он сотворен Отцом, Сын Божий обладает природой не божественной, а «тварной» и этим сопричастен «миру дольнему». Но будучи творением высшим и совершеннейшим, Христос-Логос сопричастен «миру горнему».

Проповедническая деятельность Ария вызвала решительное противодействие богословов-«александрийцев». Его главным оппонентом стал диакон Афанасий (293-373), личный секретарь александрийского епископа Александра. Афанасий утверждал, что ключом к пониманию тринитарного догмата является отнюдь не логика, а сотериология (учение о спасении). С его точки зрения в рассуждениях Ария выхолащивается как раз то, что составляет самую суть христианства, его главное отличие от иудейской религии - благая весть о том, что Спаситель пришел в мир, как это засвидетельствовано в словах ангела, обращенных к Иосифу-Обручнику: «И наречешь Ему имя Иисус, ибо Он спасет людей своих от грехов их»(Мф. 1,21). Вытекающее из этих слов понимание спасительной миссии Христа как преодоления последствий грехопадения привело Афанасия к чрезвычайно важному выводу: если первородный грех стал причиной удаления человека от Бога и утратой человеческим естеством исконного богоподобия, то, следовательно, вочеловечивание Сына Божьего - действие обратное, «обновление созданного по Образу». В этом «обновлении» и заключена суть спасения, понимаемого Афанасием как «обожение» () человеческого естества, совершившегося через воссоединение во Христе божественной и человеческой природ. А следовательно, вочеловечивание не может не быть одновременно и Боговоплощением, и Сын не может не быть той же природы, что и Отец, или, по выражению Афанасия единосущен () и равночестен Богу-Отцу. Если же вслед за Арием признать, что Сын иноприроден Отцу, что не мог Бог воплотиться в человеке, то из этого неизбежно следует, что последствие грехопадения не изглажено и сотериологические упования тщетны.

При этом тезис Ария о неравенстве Сына Отцу во времени Афанасий опровергал следующим образом: сыновство предполагает рождение, но не всякое рождение есть творение. И не всегда о порождающем можно сказать словами Ария: «Было время, когда порожденного еще не было». Источник порождает воду, но не порождая ее, он не является источником; светило порождает свет, но не порождая свет, оно не является светилом. Поскольку Сын Божий рожден Отцом до сотворения (и ради сотворения) мира, то он не мог быть рожден во времени, ибо вне тварного бытия нет и времени. Следовательно, Сын Божий рождается не во времени, а в вечности: Бог от Бога, как свет от света. Сын со-вечен Отцу.

К полемике между Арием и Афанасием было приковано внимание всей христианской церкви. Константин также следил за развернувшейся дискуссией, хотя ее богословское значение мало интересовало императора. Итог спора волновал Константина лишь в той мере, в какой это могло привести к церковному единомыслию, столь необходимому для реализации его политических целей. «Я предложил, - писал Константин в письме, адресованном Арию и александрийскому епископу Александру, - свести к единому виду те представления, которые связаны в сознании людей с божеством, потому что я вполне осознаю, что если бы мне удалось привести людей к единому мнению в этом вопросе, руководить общественными делами было бы намного легче». Желая положить конец этим «пустым спорам», он предложил всем епископам собраться весной 325 г. в городе Никея с тем, чтобы раз и навсегда выработать единую и общеобязательную для всей церкви формулу тринитарного догмата. Тем самым было положено начало практике созыва вселенских соборов христианской церкви.

Сам Константин, не будучи тогда еще крещеным, председательствовал на соборе, внимательно выслушивая речи Ария и Афанасия. Впрочем, играя роль беспристрастного арбитра, он бы не вполне искренен, поскольку накануне собора «александрийцам» удалось склонить императора на свою сторону.

Когда страсти на соборе накалились до предела, слово взял епископ Кесарии Палестинской Евсевий Памфил. Напомнив противоборствующим группировкам о необходимости установления церковного мира, он предложил принять в качестве символа веры «крещальную формулу» (текст исповедания веры, произносившийся при крещении). Поскольку эта формула была настолько обтекаема, что могла трактоваться и в «александрийском» и в «антиохийском» духе, оппоненты не стали возражать против такого решения. Константин также поддержал Евсевия, предложив всего лишь одно уточнение: в той части формулы, где провозглашается вера в Сына Божьего, после слов «от Отца рожденного» добавить «единосущного Отцу».

Утомленные долгими прениями, участники собора, включая и самого Евсевия, и почти всех тайных и явных сторонников Ария, с легкостью согласились на это добавление. Лишь когда решение уже было принято, всем стало ясно, что два эти слова в корне меняют смысл формулы, превращая ее в декларацию взглядов Афанасия. После этого участникам собора, дабы не потерять лица, не оставалось ничего другого, как принять и вторую часть постановления, содержащую анафематствование (проклятие) всех несогласных с провозглашаемым символом веры.

Итак, Первый вселенский собор завершился триумфом «александрийцев», однако победители не смогли сделать из этого должных выводов. Афанасий, ставший вскоре александрийским епископом, не желал принимать в расчет, что далеко не все, сомневавшиеся в правильности решения собора, были убежденными арианами; что многих просто смущала непривычность новой богословской терминологии. Но вместо того, чтобы разъяснять и убеждать, Афанасий поставил целью полностью очистить церковь от всех уличенных или хотя бы заподозренных в арианстве.

Эти действия, мало способствовавшие установлению церковного мира, вызвали крайнее недовольство императора Константина. «Итак, - писал он Афанасию, - имея указание моей воли, всем желающим вступить в церковь, давай невозбранный вход. Если же узнаю, что кому-либо, желающему принадлежать к церкви, возбранил или преградил ты вход в нее, то немедленно пошлю, кто бы по моему повелению низложил и удалил тебя с места». Однако это предупреждение не возымело действия, чем тот час воспользовались умеренные ариане - Евсевий Кесарийский и Евсевий Никомидийский. Им удалось убедить императора в своей политической лояльности и стремлении к достижению всеобщего согласия в церкви. В итоге, в 335 г. Афанасий был смещен с кафедры и сослан на северо-западную окраину империи, в г. Трир. А в 337 г. Константин, предчувствуя свою близкую кончину, принимает от Евсевия Никомидийского арианское крещение. В правление его преемников умеренное арианство сохраняет значение официального, поддерживаемого государством вероисповедания. Однако оно уже мало походило на то учение, которое было предано анафеме на Никейском соборе. Стремясь оправдать надежды, возлагавшиеся на них Константином, оба Евсевия попытались достичь церковного мира на основе догматического компромисса между арианством и никейскими вероопределениями. А часть так называемых «полуариан» была даже готова к почти полному признанию учения Афанасия за вычетом одного лишь пункта - о единосущии Сына Божьего Богу-Отцу. Им представлялось сомнительным само слово , поскольку ранее оно использовалось еретиками-савеллианами, считавшими Отца, Сына и Св. Духа всего лишь разными по времени проявлениями («модусами») единой и внутренне неразличимой сущности. Сторонники этих взглядов, группировавшиеся вокруг Василия Анкирского, предлагали заменить данное слово более точным, с их точки зрения, понятием «подобносущие». А поскольку в греческом написании эти слова различаются лишь одной буквой «йота» («» и «»), то это-де потребовало бы минимальных исправлений в символе веры. Однако ортодоксальные «никейцы» не пошли и на эту уступку, категорически отказавшись «поступиться йотой». Другой «полуарианин», константинопольский епископ Македоний допускал единосущие сына Отцу, настаивая на сотворенности, а значит - неравенстве им третьего лица Троицы - Святого Духа. Так, шаг за шагом сдавая свои догматические позиции, ариане исподволь готовили почву для полной реставрации никейских вероопределений.

Восстановлению позиций «никейцев» в немалой степени способствовала и политика Юлиана, последнего императора-язычника. Желая стравить между собой христиан, он амнистировал всех арестованных и сосланных прежними императорами-арианами. На свои кафедры вернулись те, кто составлял гордость и славу александрийской школы, включая и самого Афанасия. Под влиянием их проповеднической деятельности постепенно меняются настроения клира и паствы. Характерный пример: в малоазийском городе Назианз местный епископ Григорий (отец одного из величайших христианских богословов Григория Назианзина) признал никейский символ веры под давлением своих прихожан.

В итоге, через полвека после Первого вселенского собора христианский мир разуверился в арианстве и был уже внутренне готов к полной реабилитации учения «александрийцев». Поэтому, когда 9 июня 378 г. под Адрианополем римское войско было разгромлено готами, молва приписала вину за это поражение еретичеству императоров-ариан. Из уст в уста передавался рассказ о том, как накануне битвы всеми почитаемый отшельник Исаакий Далматский обличал императора Валента: «Куда ты, кесарь идешь, воюя против Бога? Ведь это он-то и поднял против тебя этих варваров. Возврати церквам их пастырей, и ты получишь победу. А если нет, то и сам не вернешься, и загубишь войско». Бесславная гибель Валента и его армии стала последним доводом в пользу правоты «александрийцев» как для общества, так и для нового императора Феодосия. В 380 г. он издает эдикт, в котором арианство объявлялось вне закона, а всем вменялось веровать «в одно Божество Отца и сына и Св. Духа при равном их величии и благочестивой Троичности». А в 381 г. в Константинополе состоялся Второй вселенский собор, на котором никейские вероопределения были не только восстановлены, но и существенно дополнены. В новый символ веры вошли все восемь догматических положений («членов»), принятых на Первом соборе (о единобожии и миротворении, о единосущии Сына Божьего, о Боговоплощении, искупительной жертве, воскресении и вознесении Иисуса Христа, о Судном дне и Духе Святом). При этом некоторым пунктам была придана новая, уточненная и расширенная формулировка. Так, полемика с последователями Македония, отрицавшими единосущие Св. Духа Отцу и Сыну, побудила участников Константинопольского собора к выработке новой, более полной редакции. Григорий Богослов, наиболее решительный противник «пневматомахов» (духоборцев), как называли сторонников Македония, настаивал на ясном и недвусмысленном провозглашении в символе веры единосущия и божественности Св. Духа. Но умеренное большинство собора остановилось на более обтекаемой формуле, в которой третье лицо Троицы названо «Господом Животворящим», исходящим от Отца, поклоняемым и прославляемым наравне с Отцом и Сыном.

Помимо этого в символ веры были включены еще 4 пункта - о «единой святой соборной апостольской церкви», о «крещении во оставление грехов», о воскресении из мертвых и «жизни будущего века». В сумме эти двенадцать вероучительных принципов («членов») составили Никео-Цареградский символ веры, являющийся основой христианской догматики и признаваемый (полностью или с некоторыми изменениями) всеми ветвями и течениями в христианстве.

Кроме символа веры акты Константинопольского собора включают 7 канонических правил, в первом из которых провозглашен запрет на любые изменения символа веры и преданы анафеме все, кто оспаривал соборные вероопределения. Особое значение для последующих судеб церкви имело также III правило, провозглашавшее константинопольскую кафедру второй по чести после римской.

Итак, на Втором вселенском соборе александрийская церковь вновь повергла своих оппонентов. Но и на сей раз победители не сочли возможным проявить сдержанность и дипломатический такт. Особое рвение в искоренении инакомыслия проявил александрийский патриарх Феофил, занявший кафедру в 385 г. Будучи нетерпим до фанатизма, он был к тому же столь властолюбив и тщеславен, что заслужил от современников прозвище «фараон». Врагов он видел не только в еретиках и язычниках, но и в тех, кто мог угрожать его власти. Называя себя «папой и патриархом Востока», он претендовал на ту же роль, какую на Западе играли римские первосвященники. Этому препятствовало провозглашение на Втором соборе константинопольской кафедры второй после римской (и, следовательно, первенствующей на Востоке). Поэтому он приложил огромные усилия для дискредитации и ниспровержения константинопольского архиепископа Иоанна Златоуста. Жестокая травля этого величайшего отца церкви, завершившаяся его ссылкой и смертью, была непосредственным результатом интриг Феофила.

Еще большее усердие в борьбе с врагами Александрийской церкви проявлял его племянник Кирилл, ставший преемником Феофила в 412 г. Жертвами инспирированных им погромов становились и еретики, и иудеи, и язычники. Во время одного из таких побоищ, учиненного последователями Кирилла в 415 г., фанатиками была растерзана Ипатия - математик, астроном и философ, чьи блестящие лекции в александрийской академии снискали ей уважение не только язычников, но и христиан.

2. Христологические споры (III - VI вселенские соборы)

Непримиримость александрийских иерархов и их склонность к крайностям проявилась не только на политическом поприще, но и в богословских взглядах. «Александрийцы» столько лет оспаривали арианское учение, доказывая божественность Христа, что в пылу полемики стали вольно или невольно абсолютизировать этот тезис. В итоге, вторая и не менее значимая часть богословской формулы Афанасия Великого, согласно которой Сын Божий не только вполне Бог, но и вполне Человек, как бы отступила на второй план. Эта тенденция к умалению во Христе Человека нашла свое крайнее выражение в учении лаодикийского епископа Аполлинария (ок. 310 - до 390): «Где полный человек, там и грех, - провозглашал он. - Если бы Господь принял все естество человека, то, без сомнения, имел бы и человеческие помыслы, в человеческих же помыслах не может не быть греха».

Такой крен в воззрениях «александрийцев» был тут же замечен их давними оппонентами. Феодор Мопсуэстийский, один из наиболее авторитетных богословов антиохийской школы, выступил с проповедью учения, согласно которому следует разделять во Христе Сына Божьего и Сына Человеческого: Сын Божий, Логос - совечен и единосущен Отцу, но Мария родила не Сына Божьего, а Сына Человеческого (а потому ее следует называть Христородицей или Человекородицей, но никак не Богородицей), соединение же божественной и человеческой природ произошло в момент крещения Иисуса Христа Иоанном Предтечей (Сын Божий вошел во плоть Сына Человеческого как во храм).

При этом, в противоположность фанатичным «александрийцам», деятели антиохийской школы подчеркивали свою готовность к диалогу с оппонентами во имя сохранения мира и согласия в церкви. Такая позиция оказалось более привлекательной и для значительной части общества, и для государственной власти, рассматривавшей церковный мир в качестве важнейшего условия установления мира гражданского. Знаком благоволения власти к «антиохийцам» явилось назначение на константинопольскую кафедру Нестория, одного из наиболее влиятельных деятелей данной школы. Но это вызвало решительное противодействие их оппонентов. Патриарх александрийский Кирилл выступил с требованием созыва нового вселенского собора, рассчитывая добиться на нем низложения Нестория и осуждения проповедуемого им учения. В ходе подготовки к собору «александрийцы» широко использовали подкуп церковных иерархов и государственных чиновников, вызывали перебой в подвозе египетского хлеба в Константинополь, чтобы вызвать недовольство столичного плебса.

III вселенский собор, состоявшийся в 431 г. в г. Эфес, начал свою работу еще до того, как туда прибыли все сторонники Нестория. Кирилл поспешил воспользоваться численным превосходством александрийцев и потому открыл заседание собора вопреки протестам личного представителя императора, который требовал дождаться приезда антиохийцев. В итоге, собор осудил Нестория и его учение заочно.

Этот вердикт не был признан значительной частью сирийских христиан, за которыми с того времени закрепилось наименование «несториан». Спасаясь от преследований, они вынуждены были искать убежища в Персии, а в дальнейшем, когда сасанидские правители предприняли гонения против христиан, несториане направились в страны Центральной Азии и Дальнего Востока. Здесь они развернули активную и весьма плодотворную миссионерскую деятельность, в результате которой христианство несторианского толка приняли уйгуры, найманы, кераиты и другие кочевые племена. Позже, в XIII веке, известия о наличии в Центральной Азии большого числа приверженцев христианства, дошли до Европы в виде легенды о существовании на востоке некоего могущественного «Царства Иоанна Пресвитера». Желание установить союз с этой державой с целью организации совместного крестового похода стало причиной организации двух дипломатических миссий в Монголию - Плано Карпини (1245 - 1246) и Гильома Рубрука (1249). В настоящее время несторианство исповедуют айсоры - небольшой народ, ведущий свою историю от древних ассирийцев и проживающий в виде небольших компактных общин в нашей стране и в Закавказье.

Победа на Эфесском соборе отнюдь не рассматривалась александрийскими иерархами в качестве конечной цели. Преемник Кирилла Диоскор, еще более фанатичный и властолюбивый, чем его предшественник, стремился к полному и окончательному искоренению любого инакомыслия в церкви, а в конечном итоге - к распространению власти александрийского патриархата на весь христианский мир. Через восемнадцать лет после Эфесского собора, в 449 г. он инициировал созыв нового вселенского собора с целью окончательного искоренения несторианской ереси и разгрома антиохийской школы. Об атмосфере, царившей на этом соборе (названном впоследствии «разбойничьим» и на этом основании исключенном из перечня вселенских соборов) весьма красноречиво говорит призыв, с которым обратился Диоскор к своим соратникам: «Разрубайте надвое тех, кто делит надвое природу Христа». Беззаконие и произвол, чинимые александрийскими вызвали всеобщее негодование в христианском мире. Враждебную позицию по отношению к Диоскору, претендовавшему на высшую власть в христианской церкви, заняла и римская курия. В довершение всего, испортились отношения александрийского патриарха и с государственной властью. Новый император Маркиан, в 450 г. сменивший на престоле Феодосия II, решил положить конец всевластию «фараонов». По его инициативе в следующем, 451 г. в г. Халкидон состоялся IV вселенский собор, предметом рассмотрения которого стали богословские взгляды «александрийцев». Его участники пришли к выводу, что, проповедуя учение о полном поглощении человеческого естества Христа его божественной природой, Кирилл и Диоскор извратили Никео-Цареградский символ веры. В определении Халкидонского собора это учение было названо «монофизитской ересью» (от слов - «одна» и - «природа») и предано анафеме. Одновременно собор подтвердил решение Эфесского (III) вселенского собора об осуждении несторианства. Признав оба эти учения равно еретическими, собор принял догматическую формулу, согласно которой обе природы Христа - и божественная, и человеческая - пребывают в нем «нераздельно и неслиянно».

Тем не менее, Египетская, Сирийская и Армянская церкви отказались признать решения IV вселенского собора, что в значительной мере объяснялось не только сугубо религиозными, но политическими мотивами. Сепаратистские настроения местного населения проявлялись по отношению и к центральной власти, и к официальной церкви, которую они презрительно именовали «мелькитской», т.е. «царской». Поэтому на сугубо богословскую проблематику спора наслаивались политические противоречия между центром и периферией Византийской империи. Не случайно зачинщиками многих восстаний, вспыхивавших в восточных провинциях в V в. (Александрия - 451 г., Иерусалим - 458 г., Антиохия - 468 г.) были именно монофизиты.

Вплоть до наших дней верность монофизитскому учению сохранили Армянская, Коптская (Египетская), Эфиопская, Сиро-Яковитская и Малабарская (Индийская) церкви.

После 451 г. в целом завершается становление христианской ортодоксии. Но окончательное размежевание официальной церкви с несторианами, монофизитами и другими течениями в христианстве требовало осуществления ревизии церковных авторитетов. Это было необходимо из-за того, что в ходе христологических споров адепты «не-халкидонских» церквей нередко обосновывали свои взгляды ссылками на труды признанных и почитаемых учителей и отцов церкви. Наиболее остро встал вопрос об отношении церкви к наследию основателя александрийской школы Оригена, взгляды которого в значительной мере предопределили последующее развитие христианского богословия, но в некоторых аспектах оказались несовместимы с никео-царегадской догматикой. В частности, Ориген был сторонником осужденных впоследствии церковью учений о метемпсихозе (переселении душ), палингенезе (вечном возрождении мира) и апокатастасисе (воссоединении с Творцом отпавших от него духов). Помимо этого, в богословских трудах Оригена черпали вдохновение и ариане, и монофизиты, и многие другие еретики.

После долгих колебаний церковь все-таки склонилась к необходимости отмежеваться от богословского наследия Оригена, что было окончательно закреплено императорским эдиктом 543 года. Но такое решение вызвало резкое недовольство александрийских иерархов, увидевших в этом результат происков своих соперников - «антиохийцев». Обвинив власть в потакании скрытым несторианам, они потребовали издания аналогичного императорского указа с осуждением авторитетных учителей антиохийской школы - Феодора Мопсуэстийского, Ивы Эдесского и Феодорита Кирского. Дабы восстановить политическое равновесие, император Юстиниан согласился с требованием «александрийцев» и вслед за эдиктом, осуждающим Оригена, вышел так называемый указ «Три главы», содержавший осуждение трех названых выше деятелей антиохийской школы. Итог этой ревизии церковных авторитетов был подведен V вселенским собором, состоявшимся в Константинополе в 553 г.

Тем не менее, окончательное догматическое и каноническое размежевание с «не-халкидонитами» (несторианами и монофизитами) не решало политической проблемы раскола византийского общества. Тот факт, что восток империи оставался по преимуществу монофизитским всерьез волновал императорскую власть, поскольку именно эти территории долгие годы являлись театром военных действий в борьбе между Византией и Сасанидским Ираном. Кроме того, начиная с VI в. неуклонно возрастал удельный вес выходцев из восточных провинций (в первую очередь - армян) в византийской армии, что также вынуждало власть искать компромисс с монофизитами.

Эта проблема была переведена в плоскость реальной политики с приходом к власти императора Ираклия (610 - 641), считавшего разгром Ирана совей главной жизненной целью. В 610 г. он издает эдикт о вере, где впервые говорится о необходимости унии с монофизитами, а к 617 г. Ираклию удается привлечь на свою сторону патриарха константинопольского Сергия и папу римского Гонория. Завязывается оживленная переписка с главами монофизитских церквей, в ходе которой постепенно вырабатывается догматическая основа будущей унии: признавалось, что Иисус Христос обладает двумя природами (божественной и человеческой), но одной волей. По этим словам ( - одна, - воля) сторонников компромисса между православием и монофизитством стали называть монофелитами.

В какой-то мере церковная политика Ираклия оправдала себя: ему удалось привлечь на свою сторону некоторую часть монофизитов, в первую очередь - из офицерского корпуса византийской армии, что позволило в 627 г. нанести Ирану сокрушительное поражение. В то же время большинство монофизитов так и не примкнули к унии с официальной церковью. Это дало повод противникам компромисса со стороны православной иерархии поставить под сомнение целесообразность самой унии, тем паче, что после победы над Ираном ее политическая необходимость уже вовсе не казалась столь очевидной.

Политическая близорукость этой позиции обнаружилась уже через 5 лет после разгрома Ирана, когда Византия стала жертвой арабской экспансии. Ненависть монофизитов к «мелькитам» была столь велика, что в арабах-мусульманах они видели меньшее зло и готовы были сдавать им города без всякого сопротивления. В итоге, в короткий срок Византия потеряла почти все свои владения в Северной Африке и на Ближнем Востоке, а к концу VII в. арабы стали совершать набеги и на Малую Азию. В свою очередь, это дало основание противникам унии говорить о коварстве монофизитов и требовать окончательного догматического осуждения монофелитства. Это решение принял VI вселенский собор, проходивший в Константинополе с ноября 680 по сентябрь 681 гг.

Сама идея унии была к этому времени уже столь серьезно дискредитирована с обеих сторон, что почти никто в христианском мире не выступил против предания монофелитов анафеме. Единственное исключение составили мардаиты - потомки исаврийских горцев, переселенных некогда Ираклием в Ливан для несения пограничной службы. Получив от этого императора значительные привилегии, они почитали его своим благодетелем и поэтому отказались присоединиться к осуждению его детища. По названию своего главного религиозного центра - монастыря Св. Марона ливанские монофелиты стали именоваться маронитами. В течение нескольких веков они продолжали оказывать сопротивление арабам, а с приходом в Ливан крестоносцев активно поддержали последних. Тогда же, в 1182 г. часть маронитов заключила унию с Римско-католической церковью. Окончательный отказ маронитов от монофелитской догматики произошел позже, когда в течение XIV-XVI вв. было заключено еще несколько соглашений об унии с Римом. Таким образом, современные ливанские марониты сохраняют лишь обрядовые и канонические традиции монофелитской церкви VII-XII вв.

3. Иконоборческое движение

Осуждение монофелитов не привело к церковному и гражданскому миру в византийском обществе. Наоборот, на рубеже VII- VIII веков идейная борьба, в которой тесно переплетались религиозные и сугубо мирские мотивы, привела к резкой дестабилизации внутриполитического положения в империи. С 695 г. начинается период дворцовых переворотов, в результате которых на престоле оказывались императоры, то подтверждавшие решения VI собора, то, наоборот, стремившиеся реанимировать монофелитство. Эта смута привела к резкому ухудшению внешнеполитического положения. В начале VIII в. арабы вели боевые действия уже на территории Малой Азии, а в 717-718 гг. они даже осаждали византийскую столицу. В этих условиях военная знать, острее других осознававшая нависшую угрозу, совершила очередной переворот и привела к власти своего ставленника Льва III Исавра (717-741). Ему удалось снять осаду Константинополя, но для того, чтобы очистить от арабов Малую Азию, Льву III понадобилось еще целых 12 лет.

Победа над арабами стала возможной не только благодаря полководческому таланту основателя Исаврийской династии, но и вследствие осуществленных им широкомасштабных преобразований: при Льве III окончательно утвердился фемный строй, и прежнее наемное войско уступило место ополчению стратиотов (свободных крестьян, владевших землей на условии несения службы); правоведы из его окружения составили «Эклогу» - краткую компиляцию «Кодекса Юстиниана», в которой прежние правовые нормы были адаптированы к новым социально-экономическим условиям. Однако самый мощный общественный резонанс вызвала церковная политика Льва Исавра.

По свидетельству «Бревиария» («Краткой истории») патриарха Никифора, летом 726 г., в самый разгар войны с арабами в Критском море произошло мощное извержение вулкана, в результате которого образовался новый остров. Лев III увидел в этом стихийном бедствии знак Божьего гнева, вызванного грехом идолопоклонства. Тот час император созвал Тайный совет, на котором объявил о начале борьбы с почитанием икон. Данным решением было положено начало иконоборческой политике императоров Исаврийской династии.

Если для средневековых авторов побудительные мотивы этих действий представлялись вполне очевидными (любая ересь - следствие дьявольского наущения), то в историографии Нового и Новейшего времени высказывались самые разные трактовки иконоборчества. Историки-протестанты видели в этом движении предвестие Реформации, просветители - борьбу против «церковного мракобесия»; в позитивистской и марксистской историографии иконоборчество рассматривалось как внешнее проявление социальных противоречий, вызванных процессом феодализации византийского общества. Едва ли не общепринятым стало объяснение иконоборческой политики стремлением императоров Исаврийской династии отнять у церкви средства и земли, необходимые для обеспечения армии и раздачи имений военному сословию. Однако это не вполне соответствует действительности, т.к. сопротивление иконоборческой политике началось еще до конфискаций церковных богатств, а раздачи церковных земель воинам стал практиковать лишь сын Льва III Константин V Копроним. На самом деле причины иконоборческого движения не могут быть сведены лишь к какому-то одному фактору. Политическая подоплека данного явления, безусловно, имевшая место, должна рассматриваться в комплексе с социокультурными - и в том числе с собственно религиозными - предпосылками, которые вызревали на протяжении длительного времени.

Богословский смысл спора о почитании икон невозможно понять вне контекста христологической полемики: вслед за вопросом «какова природа Христа?» неизбежно логически следует вопрос, возможно ли эту природу изобразить и можно ли этому образу поклоняться. На Востоке, в силу вековых традиций спиритуалистического миросозерцания, многие были склонны отвечать на эти вопросы отрицательно. Так, Евсевий Кесарийский, укоряя сестру императора Константина Констанцию за желание иметь икону Христа, писал: «Мы научены, что и плоть Его растворена славой божества, и смертное поглощено жизнью… Итак, кто же в состоянии изобразить мертвыми и бездушными красками и тенями издающий сияние и испускающий блистающие лучи свет славы и достоинства Его?». Еще боле последовательными иконоборцами были монофизиты, утверждавшие, что человеческое естество во Христе полностью и без остатка поглощено божественной природой. Но и среди тех христиан Востока, кто принял халкидонские вероопределения, неприятие иконопочитания было преобладающим. И Лев III, будучи уроженцем Сирии, вполне разделял эти взгляды. Однако, издавая иконоборческие эдикты, он руководствовался не только личными убеждениями. С одной стороны, он рассчитывал на поддержку населения восточных провинций - основного театра военных действий в предстоящей войне с арабами (а события предшествующих десятилетий наглядно показали, какими фатальными последствиями может обернуться нелояльность населения), с другой - этой политики ждала от императора армия. Связано это было с тем, что в результате вторжений славян в VI - VII вв. империя утеряла западные провинции, в которых традиционно набирались наиболее боеспособные воинские контингенты, и теперь в византийскую армию рекрутировались преимущественно армяне и сирийцы, среди которых, как уже было сказано выше, преобладали иконоборческие настроения.

Наконец, немаловажен был и такой фактор, как необходимость противодействия мусульманской пропаганде. Ислам, подобно иудаизму, категорически отвергает возможность изображения божества, расценивая подобные попытки, как грех идолопоклонства. Этот догматический принцип позволял арабам трактовать борьбу с Византией, как священную войну против идолопоклонников. И следует сказать, что христиане сами давали своим врагам достаточно веские основания для подобных обвинений. Источники VIII в. рисуют шокирующую картину вульгаризации христианского культа. К иконам зачастую относились, как к домашним божкам: их стали брать в восприемники детей при крещении; при совершении евхаристии просфору клали на икону, чтобы «получить причастие из рук святого», а краску с иконы соскабливали и добавляли в вино, дабы сделать таинство более действенным.

Историки по-разному объясняют причины этого явления. С одной стороны, сказался глубокий социально-экономический кризис VII в., приведший к деградации полисного строя и упадку городской культуры. Резко снизился образовательный уровень не только мирян, но и клира. Многим священникам было уже не под силу разобраться в догматических тонкостях и объяснить их своей пастве. В итоге, религиозное сознание неизбежно опрощалось, в нем проступали языческие реликты, что наиболее наглядно проявилось в фетишизации икон. С другой стороны, как справедливо заметил прот. А. Шмеман, вульгаризация христианского культа стала своего рода «расплатой за безраздельное торжество христианства»: пока новая религия боролась с язычеством, пока во внутрицерковной полемике оттачивалась догматическая система, религиозное сознание каждого христианина фокусировалось именно на вероучительных вопросах, в чем сказывалось традиционное для Античности преклонение перед словом и разумом.

Люди той эпохи обретали веру через колоссальное интеллектуальное напряжение, через трудное, порой мучительное осмысление антиномий христианской догматики. Потому и в священнике они видели прежде всего проповедника, врачующего словом. «Я низлагал противников звучным голосом, потоками пламенеющего духа, порывами речи, - писал св. Григорий Богослов (Назианзин), один из величайших церковных ораторов IV в. - Одни приходили в восторг и хвалили; другие стояли в безмолвном изумлении; иные издавали какие-то возгласы… Но красноречие услаждало всех». Однако к VIII в. ситуация кардинально меняется. Догматические битвы уже давно отшумели, да и общество этого времени состоит из христиан в пятом-шестом поколении, а не «взыскующих веры» неофитов. Для них христианство уже стало привычным, едва ли не рутинным жизненным укладом, и в этой-то кажущейся ненужности интеллектуального напряжения кроется новая, более серьезная опасность для религиозного сознания. Как писал прот. А. Шмеман, «христианство требует непрестанного усилия, безостановочного наполнения формы содержанием, самопроверки, “испытания духов”; язычество же и есть отрыв формы от содержания, выделение ее, как самоценности и самоцели. Это - возвращение к естественной религии, к вере в формулу, в обряд, в “святыню” безотносительно к их содержанию и духовному смыслу. Но тогда и сам христианский обряд и сама христианская Святыня легко могут стать предметом именно языческого поклонения, заслонить собою то, ради чего одного они и существуют: освобождающую силу Истины». Именно эта тенденция отчетливо проявляется в религиозном сознании VII в. Один из богословов того времени, Анастасий Синаит сетовал, что среди его современников благочестивым христианином считается тот, «кто, войдя в церковь, перецелует все иконы, не обращая внимание на литургию и богослужение».

Итак, к иконоборческой политике Льва III побуждали и его личные религиозные взгляды, и политические вызовы того времени. Исходившая от арабов военная угроза заставляла, с одной стороны, противодействовать исламской пропаганде, обвинявшей христиан в идолопоклонстве, а с другой - искать поддержки военного сословия и населения восточных провинций, настроенных иконоборчески. Кроме того, Льва III поддерживало и крестьянство, т.к., стремясь укрепить фемное ополчение, этот император проводил политику ограничения крупного землевладения и защиты крестьян.

В то же время, в стане врагов Льва III были также достаточно влиятельные силы. Не поддержала императора бoльшая часть духовенства, т.к. почитание икон и других реликвий привлекало паломников в храмы и монастыри, способствовало укреплению влияния церкви и увеличению ее богатств. Опора Льва Исавра на военную знать Востока автоматически делала его врагами основных политических противников этой группировки - знать западных провинций и сановную бюрократию Константинополя. Когда же, с целью сломить сопротивление церкви, Лев III стал прибегать к конфискациям ее богатств, к противникам императора присоединился и городской патрициат, поскольку сокровища храмов и монастырей крупных городов формировались из пожертвований горожан и традиционно служили своего рода резервным фондом городских общин.

Конфликт между сторонниками и противниками иконопочитания достиг еще большей остроты при сыне Льва III Константине V (741 - 775). Этот император был дальновидным политиком и талантливым полководцем, но отличался необузданным и грубым нравом. Политическое и религиозное кредо своего отца он воплощал в жизнь с таким ожесточением, что заслужил всеобщую ненависть иконопочитателей, в сочинениях которых запечатлен карикатурный образ этого императора. О Константине V говорили, что ему лошади милее людей, что он любит обмазываться навозом, который-де полезен для здоровья. В историю этот император вошел под данным ему противниками оскорбительным прозвищем «Копроним» - «Фекально-имённый», поскольку, он якобы во время крещения замарал купель.

Стремясь сломить сопротивление церкви, Константин V инициировал созыв в 754 г. собора, на котором под давлением императора защитники икон были преданы анафеме, а почитание икон - признано противоречащим христианскому вероучению. Не останавливался Константин Копроним и перед открытым насилием. Особенно жестоким преследованиям подвергалось монашество, наиболее упорно сопротивлявшееся иконоборчеству. В 762 г. на константинопольском ипподроме был до смерти засечен бичами монах Андрей Каливит, назвавший императора новым Юлианом Отступником. В 767 г. жестокой казни был подвергнут почитаемый в народе отшельник Стефан Новый: солдаты протащили монаха по улицам Константинополя, подвергая избиению и заставляя горожан швырять в него камни. Во Фракии, как повествуют церковные историки, не осталось ни одного инока. Стратиг (военачальник глава администрации) этой фемы Михаил Лахондракон разорял монастыри, а монахов казнил или принуждал к расстрижению, за что был удостоен похвалы императора: «Я обрел в тебе мужа по сердцу моему, исполняющему все желания мои». Столь лестный отзыв побуждал других стратигов следовать примеру Лахондракона. По всей стране проводились конфискации церковных земель, которые затем раздавались императором его приближенным и воинам.

Некоторое смягчение церковной политики произошло при сыне Константина Копронима Льве IV Хазаре (775 - 780), в чем сказывалось влияние его жены Ирины - тайной иконопочитательницы. После смерти Льва IV Ирина, став регентшей при 9-летнем сыне Константине VI, уже не считала нужным скрывать свои религиозные убеждения. В 784 г. ей удалось возвести на патриарший престол ревностного иконопочитателя Тарасия, который вскоре, при активной поддержке императрицы, начал подготовку к созыву нового вселенского собора. Однако то, что на нем планируется предать анафеме иконоборчество, стало известно в армии. 7 августа 786 г. в константинопольский храм Святых Апостолов, где начались заседания собора, ворвалась толпа воинов, угрожая расправой патриарху и его сторонникам. Императрица была вынуждена пойти на роспуск собора. Однако вскоре иконоборчески настроенные полки были под разными предлогами выведены из столицы и заменены частями, набранными в верных Ирине западных фемах. Теперь ничто не мешало проведению собора.

VII вселенский собор состоялся в сентябре-октябре 787 г. в Никее. На нем были аннулированы решения иконоборческого собора 754 г., а само иконоборчество предано анафеме.

Однако торжество иконопочитателей было недолгим. Постепенно стали нарастать противоречия между императрицей Ириной и Константином VI, все более тяготившимся опекой матери. В 797 г. Ирина, не желая уступать власть сыну, решила свергнуть его с престола. Направляемые Ириной заговорщики захватили Константина VI и ослепили его, после чего тот вскоре умер.

Столь жестокая расправа оттолкнула от Ирины многих ее сторонников. К тому же, вскоре испортились ее отношения с Западом. Франкский король Карл Великий, мечтавший о титуле императора, счел, что в сложившейся ситуации - когда в Византии единодержавно правит Ирина - он может достичь желаемого, вступив в брак с нею. Однако это предложение, переданное послами Карла и папы Льва III, было высокомерно отвергнуто византийцами. Это унижение навсегда сделало Карла Великого заклятым врагом Византии.

Падением авторитета императрицы не замедлили воспользоваться иконоборцы. В 802 г. ими был организован заговор, который возгавил логофет (казначей) Никифор. Иконоборчество вновь - на целых 40 лет - становится господствующей религиозной доктриной. Однако на политическом поприще Никифору I и последующим императорам-иконоборцам не удалось достичь значительных успехов. Стремясь укрепить финансовую систему, расстроенную в годы правления Ирины, они вынуждены были повышать налоги, что вызвало недовольство населения. К тому же, военная знать, укрепившая свои позиции при императорах Исаврийской династии, усиливает натиск на крестьянство, а правительство оказалось не в силах этому противостоять. Зревшее недовольство крестьян и стратиотов вылилось в мощное восстание под руководством Фомы Славянина (820 - 823), которое современники, потрясенные его размахом и ожесточенностью, называли «гражданской войной» и «возмущением вселенной». Примечательно, что это восстание проходило под лозунгами иконопочитания, а император Михаил II (820-829), который, по его собственному признанию, «как солдат, всю жизнь не поклонялся ни одной иконе», был вынужден демонстрировать религиозную толерантность и даже амнистировал всех сосланных ранее иконопочетание. И хотя его сын, Феофил (829-842) еще пытался проводить иконоборческую политику, это было уже явным анахронизмом. Как писал А.В. Карташев, «Феофил к концу своего царствования чувствовал, что его фанатизм затрачен попусту, что в самом его семействе иконопочитание пустило глубокие корни». Иконоборчество к этому времени уже было столь серьезно дискредитировано, что когда после смерти Феофила его вдова Феодора стала возрождать иконопочитание, это не вызвало в обществе никакого протеста.

С целью окончательного осуждения иконоборчества в Константинополе был созван церковный собор, который открылся 11 марта 843 г., в первое воскресенье Великого поста. Он вошел в историю как «Собор торжества православия», и в память о нем первая неделя Великого поста была провозглашена Неделей торжества православия.

Однако, несмотря на всю догматическую значимость осуждения иконоборчества, собор 843 г. уже ни формально, ни по существу не являлся вселенским. На нем не была представлена Западная церковь, что объяснялось не только и не столько поспешностью созыва собора, сколько глубиной противоречий, назревших к этому времени в отношениях между Константинополем и Римом. Церковное единство христианского мира становилось все более призрачным.

Библиография

Источники

1. Деяния Вселенских Соборов. В 4-х тт. СПб., 1996.

2. Книга правил святых апостол, святых соборов вселенских и поместных и святых отец. Сергиев Посад, 1992.

3. Семь Вселенских Соборов. Правила и постановления // http://www.heretics.com/library/docs/sobor/index.htm

Исследования

1. Иоанн. История вселенских соборов. М., 1995.

2. История Византии. Т. 1. М., 1964.

3. Карташев А.В. Вселенские соборы. М., 1994.

4. Лебедев А.П. Очерки внутренней истории Византийско-восточной церкви. СПб., 1998.

5. Смирнов Е.И. История Христианской церкви. М., 1997.

6. Успенский Ф. И. История Византийской империи. Т. 1. М., 1996.

7. Флоровский Г.В. Восточные отцы IV века. М., 1992.

8. Флоровский Г.В. Восточные отцы V -VIII веков. М., 1992.

9. Шмеман А. Исторический путь православия. М., 1994.

Справочные издания

1. Христианство: Словарь. М., 1994.

2. Христианство: Энциклопедический словарь в 3-х тт. М., 1993 - 1995.